Единый

Егор снова воззрился на меня, кадык на худой шее дернулся вверх-вниз.

— Да-да, — радостно подтвердил я его невысказанные мысли. — Зря на Федю зло держишь, не предавал он никого. Заморочил я его. Я много кого могу заморочить, а вот тебя не могу. Ты совершенно особенный, Егор Дорофеев, таких как ты — единицы.

Я выдержал паузу, чтобы он переварил информацию.

— А поскольку таких как ты — единицы, я легко заморочу и тех, кто прибудет сюда по реке… Внушу им, что ты был предателем родины, врагам отдавшимся.

На физиономии Егора проступило неподдельное изумление.

— Никто не поверит, — выдавил он.

— Ой ли? Небось каждый каторжанин, как ты, себя чистеньким и правильным считает! Вину не признает! Да?

— Да, — ответил Федя из комнаты, решивший, что вопрос обращен к нему.

Егор моргнул.

— Ведь неважно, кто ты есть, — продолжал я ковать железо, — важно, кем тебя считают в обществе. И если я захочу, будешь до смерти ходить в предателях.

На патриота было жалко смотреть. Смерти он не боится, так, может, побоится позора? Как древние самураи страшились позора больше, чем мучительной смерти, делали харакири и прочие сеппуку. Я, естественно, не желал ему смерти, но с ним надо было что-то делать. Дав ему полминуты на размышления, я перешел к торгу:

— Но если, Егорушка, ты дашь мне крепкое мужское слово не болтать про нас, не поднимать тревогу, я тоже тебе пообещаю…

— Пошел ты! — выпалил непробиваемый Егорушка. Он захлебывался от ужаса и ярости. — Паскуда! Пусть… всю жизнь оплеванный… никогда родину… Урод!

Я аккуратно вставил кляп на место, и Егор заткнулся. Я поднялся на ноги и поглядел на Витьку.

— М-да… Крайне тяжелый случай. Клинический, я бы сказал. Даже не знаю, как с ним поступить.

Витька в ответ вздохнул. Он больше не предлагал его замочить. Но неожиданно спросил:

— А вообще патриотизм — это хорошо или плохо?

— С точки зрения бинарной морали?

Витька кивнул.

— С точки зрения бинарной морали, — сказал он, — и так понятно. Это хорошо, но если родина действительно в опасности. Когда есть реальный враг. Но когда его нет, это просто инструмент власти. В случае Егора это фанатизм. Его вера и его религия. И ради нее он пойдет на все, на самые изощренные и кошмарные пытки…

Егор замычал и задергался.

— Но хуже всего — он согласен жить в этом говне… — задумчиво проговорил Витька.

— Слышали бы тебя в Скучном мире, назвали бы мерзким либералом, — хмыкнул я. — Причем назвали бы те, кто сам ни богу свечка, ни черту кочерга.

— Я не либерал, а продвинутый монархист, — сказал Витька.

— Ладно, ваше величество, хватит демагогии. Что делать будем? Ива, есть предложения? Нам уже пора выдвигаться.

Ива сказала:

— Если вы не хотите его убивать, а в этом я с вами солидарна, то единственный вариант — взять его с собой.

— На каторгу?

— Почему нет?

Я представил, каково это — тащить упирающегося фанатичного молодого злого парня, ждущего шанса ударить в спину. Он-то не будет стесняться — завалит при первой оказии. И всю оставшуюся жизнь будет этим поступком гордиться, внукам рассказывать.

— Тащить его с собой пятнадцать километров по пересеченной местности? — сказал я. — Легче сразу застрелиться…

— Зачем тащить? — неожиданно встрял Федя, по-прежнему радушный и гостеприимный, готовый помочь. — Можно и на транспорте отвезти, когда оттуда приедут.

— Что? — Я резко обернулся. — Когда приедут? Откуда?

— Дык с каторги же ж. Когда по рации вызовем, тогда и приедут, — добродушно объяснил Федя, сидя на скамейке и болтая короткими ногами. — Ежели по реке груз прибудет, или люди, или еще что, мы с каторгой связываемся, и оттуда приезжают.

— Так у вас есть рация?

— Ясен пень, есть. Как же без рации в этом медвежьем углу?

Мои мысли завертелись, как хорошо смазанные шестеренки. Так-так…

— Егор давно здесь работает? — спросил я Федю.

— Вторую вахту с ним служим.

— На каторге его в лицо знают?

— Водители да пара охранников.

— А начальство?

— Начальство и меня-то не вспомнит, — усмехнулся Федя. — Мы-то люди маленькие…

— Отлично! Вызывай по рации транспорт. Скажи, что прибыл груз — три врага родины. Надо перевезти непосредственно на каторгу. И будь убедителен, Федя!

***

Идея показалась мне гениальной: одновременно решается проблема Егора и долгих пятнадцатикилометровых мытарств по лесу. Нас отвезут с ветерком и все двери откроют. Риск, что среди сопровождения снова попадется устойчивый к магии “егорушка”, сводился к нулю; наш Егор — реально абсолютный уникум.

Позже придется его оставить на каторге, а это в высшей степени несправедливо для такого верного сына государства, но, если честно, мне было плевать на его будущее. Я должен спасти тетю, и если кто встанет на пути, ему же хуже. К тому же я был уверен, что после того, как спадет сила моей волшбы, Егора отпустят. Наверное.

Я “обновил” магию, наложенную на Федю, хотя он не проявлял признаков того, что начинает освобождаться от пут морока. Незабвенный Матвей очухался за несколько часов, но сейчас я чувствовал, что моя магия значительно усилилась — никакого сравнения с тем, что было в Скучном мире. Но рисковать глупо, поэтому я снова как следует припечатал Федю Знаками. Запаса хватит на пару дней, если повезет, а за это время мы с тетей и Витькой испаримся в неизвестном направлении. Ищи ветра в Поганом поле!

Федя вызвал транспорт по рации. Я сидел у него над душой, но, как выяснилось, беспокоился зря. Федя вел себя естественно, расслабленно и ничем не вызвал подозрений у собеседника, хриплоголосого матершинника, который во время разговора был, судя по всему, под воздействием “Тишь-да-глади”.

— Через часок подъедут, — объявил Федя. — Еще чаек поставить?

— Поставь, — подумав, сказал я. — Пойдем вместе во двор, у меня к тебе есть пара-тройка вопросов.

Мы вышли из избы. Витька остался внутри присматривать за Егором. К тому времени взошло солнце, в лесу заливались птицы, в реке плескалась рыба. Я быстро поднялся на вышку, посмотрел, не плывет ли кто. Пространство реки было голубовато-молочным, под цвет утреннего неба, и совершенно пустынным — лишь стлались хлопья тумана, стремительно тающего под лучами восходящего солнца. Спустившись, я присел на завалинку рядом с Федей, заправляющим самовар мелкими щепками.

Пока он хозяйничал (причем у меня возникла уверенность, что это занятие ему нравится больше, чем собственные функциональные обязанности охранника на пирсе), мы побеседовали, и я выяснил все, что хотел и о чем вспомнил. Не каждый день на каторгу ездишь — не знаешь, какие нюансы выяснять.

И все же кое-что узнал. Не помешает быть в курсе всяких нюансов.

Затем мы еще раз почаевничали. Я бдительно сидел у окна, а Федю отправил на вышку. Машина подъехала раньше, чем через час — снаружи загудели двигатели и вбежал Федя с радостной вестью: “Приехали!”