Её звали Карма
Шрифт:
– - Что, государь?
– поклонилась подбежавшая нянька.
– Запри ее, - начал он шепотом, чтобы гости не слышали.
– И пусть сидит в опочивальне своей, доколи не позволю показаться пред очи мои. Вон с глаз моих!
– закончил князь и вернулся к гостям.
– Катерина, матушка, что ты еще удумала? Зачем оспины такие мерзкие наставила на лице своем холеном и пригожем? Почто гнев у батюшки вызываешь?
– - Учить меня удумала?!
– сквозь зубы процедила княжна.
– Что ты, голубушка! Это я так, не подумавши, ляпнула. Глаша, разыщи Алевтину и Варьку и живо приготовьте баню
Вскоре в опочивальню княжны холопки приволокли лохань, и давай
наполнять ее теплой водой.
– Ох, княжна, накличешь на себя беду. Почто отца - батюшку не слухаешь?
– сокрушалась нянька, снимая с нее дорогой сарафан, расшитый каменьями.
Катерина молча стояла, позволяя себя раздеть, потом забралась в лохань.
– Долейте горячей воды, а то студеная уж больно, - командовала Евдокия, засунув для пробы руку в лохань. Девчата подхватили ведра и унеслись из опочивальни за кипятком.
– - Ну, зачем тебе, голубушка, надобно было так мазать себя?
– - Ты не уразумеешь.
– - Ведь молодой боярин и впрямь подумает, что ты дурнушка.
– - Мне того и надобно.
– - И впрямь не уразумею, княжна...
– - Опостылел мне Андрей, другой мне люб!
– - Так ты замуж не желаешь?
– - Не желаю!
– Ах, вон оно что...Глупая ты еще, дитя мое, - тяжко вздохнула нянька, намывая плечи и спину юной госпоже.
– Разве ж ради любви замуж идут? Выходят, чтоб семью и детей иметь, чтоб жить в достатке и под защитой мужа. А любовь тут не при чем. Она позже появляется.
– - Как это так?!
Холопки приволокли ведра с горячей водой и стали подливать ее в лохань.
– ... Появляется с уважением к мужу, с заботой о нем и детях.
– Да нет же, Евдокия! Нельзя без любви под венец, да на веки вечные. Это ж грех адовый.
– Молода ты еще, голубка моя. Не все разумеешь о жизни. Полюбились год-другой и расстались, а очаг свой иметь будешь не один десяток лет. И дети радость нести станут. Ты поймешь, когда мужа познаешь, когда понесешь от него и разродишься первенцем. А покуда тебе не уразуметь, об чем я тут толкую тебе. Чудными кажутся тебе речи мои.
– - Ой, чудными няня.
– А жених твой ладный: и богат, и красив, и молод. И чего еще до счастия надоть?
– нянька стала обтирать свою подопечную, вышедшую из воды. Нарядив ее в чистый сарафан, она распорядилась убрать лохань и напоследок напутствовала Катерину.
– Одумайся, голубушка. Не гневи родителя, - с теми словами и вышла из опочивальни, закрыв дверь на ключ.
В городе гулянье началось. У реки, на поляне народ веселится.
Вечереет. Запалили костры. То тут, то там слышны песни да смех. Молодежь расселась вокруг большого костра и затянула песни: девчата запевают, парни подхватывают. Молодые милуются, парами по лесу гуляют, венки плетут, по реке на лодках катаются, а Катерина сидит одна в своей светлице у распахнутого окна и грустно глядит вдаль, на огоньки костров.
Как бы ей хотелось сейчас туда, к ним - к подружкам и друзьям - петь песни, прыгать через костер, водить хороводы, слушать были и небылицы и просто сидеть у огня с Берджу, чувствуя, как он сжимает
ее ладони в своих...В светлицу вошла нянька и поставила корзину с ужином на резной стол. Катерина упала ей в ноги.
– - Евдокия, пусти меня на свет божий!
– взмолилась девушка.
– - Что ты, княжна! Подымись. Бог с тобой, ласточка моя!
– - Няня...
– - Что ты, дочка! Государь приказал не выпущать тебя.
– - Выпусти, умоляю! Пожалей меня, несчастную...
– - Не велено. Не велено выпущать. Я б с радостью. Но батюшка приказал...
– А ежели он тебе прикажет удушить меня, ты тоже исполнишь волю его?
– Что ты такое говоришь?! Пожалей меня, старуху. Ведь князюшка не пощадит меня, коли я упущу тебя. Что я могу поделать? Не убивайся так. Вот, поешь, золотко. Покуда батюшка запрет не сымет, сидеть тебе здесь, моя милая, - нянька погладила Катерину по голове.
По щекам княжны поползли слезы. Она поднялась с пола и присела у окна.
– - Поешь, милая, - упрашивала женщина.
– - Не буду. Лучше сгинуть.
– Не упрямься. Никто не увидит твоих терзаний, Катерина. Ничего путного не придет на пустое брюхо. Поешь. Тут и смородинка, и яблочки. Погляди: и хлебушко прямо из печи, и крынка молока прямо из-под коровы, и мед липовый, - проговорила Евдокия и вышла, снова закрыв дверь на замок.
– Берджу-у...
– простонала Катя в темноту. Потом соскочила и, подбежав к двери, стала барабанить в нее кулаками.
– - Отворите! Выпустите меня отсюда! Выпустите!
– Успокойся, Катерина! Усмири пыл свой. Не велено выпущать тебя на волю. Не велено. Смирись и утихни!
– раздался голос Евдокии за дверью.
Княжна прижалась щекой к дубовой двери и беспомощно сползла на пол; закрыла лицо руками и, продолжая сидеть у двери, разрыдалась, вздрагивая всем телом.
Берджу также не сумел вырваться. Еще задолго до гуляния он начал собираться, но мать остудила его пыл.
– - Сынок, ты бы помог мне...
– - Что, матушка?
– - Нужно шерсть вычесать.
– - М-м, - задумался парень.
– Да-да, хорошо.
Парама вытянула из-за шторы огромную корзину. Увидев это, сын сразу же поник. Но, тяжело вздохнув, стал быстро орудовать руками, изредка поглядывая в окно.
– - Ты торопишься куда?
– - Да нет...
– отмахнулся юноша.
– - Не торопись, там еще две таких корзины, - успокоила мать.
– - Что?! Но...ведь нынче скачки...
– - Помоги матери: я одна не управлюсь.
– Да, матушка...- совсем расстроился Берджу.
– А ...можа это завтре сподручнее переделать, а?
– умоляюще, с надеждой в глазах, спросил он.
– Да кабы так...А то ведь это нужно нынче завершить, потому как к завтрему все должно быть готово.
Берджу безнадежно опустил голову и продолжил выполнять работу теперь медленно и безразлично...
***
Рассвет Катерина встретила у окна. Дверь тихонько отворилась , и в опочивальню вошла Евдокия.
– Почто голубка моя поднялась в такую рань?
– удивилась нянька и тут заметила неразобранную постель.
– Да ты никак и вовсе не ложилась?!
– всплеснула она руками.
– Девонька моя, почто изводишь-то себя так? Да государь-батюшка ужо снял наказание-то.