Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Ефим Сегал, контуженый сержант
Шрифт:

Потом на Украину пришла Советская власть. Ефимка подрастал в «стране национального и расового равноправия» — это было провозглашено партией большевиков. Позорная черта оседлости была стерта. В пионерском отряде вместе с еврейскими были украинские, польские, русские мальчики и девочки. Ефимка Сегал не чувствовал себя ни обделенным, ни преследуемым. Правда, нет-нет, то тут, то там окружали его украинские пацаны, совали кукиш под нос и противными скрипучими голосами дразнили:

Жид пархатый, дерьмом напхатый, к стенке прижатый и т.д.

Приходилось изо всех сил вырываться от маленьких мучителей и пускаться наутек. Старший пионервожатый, комсомолец Опанас, успокаивал плачущего Ефимку: «Тут сразу ничего не поделаешь, нелюбовь к евреям осталась от проклятой царской поры. Царь натравливал темную бедноту на евреев, а почему? Чтоб свалить на них всю вину

за тяжелую жизнь простого народа... Мол, жиды всему причина... все плохое от них. А народ - что? Темнота! Где уж ему разобраться? Погоди, пройдет, перемелется...»

И в самом деле: в те годы антисемитизм в Советском Союзе начал перемалываться, казалось, исчезать. По крайней мере, за одиннадцать лет жизни в столице, вплоть до Отечественной войны, Ефима никто ни разу не упрекнул, что он де человек второго сорта... Сам он дружил преимущественно с русскими парнями, влюблялся в русских девчат, впитал в себя великий русский язык, ставший для него вроде бы ближе материнского. Однако и свою национальную культуру он глубоко чтил, гордился классиками еврейской литературы, такими, как Нахман, Бялик, Шолом Алейхем, Мендель Мойхер-Сфорим. Ему нравились и современные еврейские поэты - Перец Маркиш и Ицхак Фефер. Он гордился еврейским театром на Малой Бронной, его великолепной труппой во главе с Михоэлсом и Зускиным... В общем, он вроде выполнял мудрое завещание Тараса Шевченко: «И чужому учитесь, и своего не забывайте...» Да и можно ли забыть свое, если оно вошло в тебя с молоком матери?

Итак, до войны, еврей Ефим Сегал чувствовал себя в Советской России равным среди равных. Он поверил, что сбылось пророчество комсомольца Опанаса, его пионервожатого - «антисемитизм перемелется на муку», - и что этот помол подхватила очистительная буря, унесла в безграничное пространство, рассеяла и уничтожила навсегда, безвозвратно,..

Навсегда?.. Безвозвратно?., Началась Вторая мировая война. И возродился антисемитизм на советской Руси - под черным гитлеровским знаменем, вооруженный, беспощадный, поклявшийся огнем и мечом истребить иудеев до последнего, от дряхлых стариков до грудных младенцев. И снова пошел на евреев мор: днями и ночами на захваченных землях их резали, пытали, тысячами сжигали в адских печах концлагерей. Вандалью работу с упоением вершили цивилизованные арийцы из фашистских группировок СС, СД, СА, Гестапо - оккупанты, чужеземцы, националисты. А в роли их подручных выступали... советские люди, воспитанные в интернациональном духе, как считалось, насквозь им пропитанные. Среди пособников убийц были и русские, и украинцы, и белорусы. Правда, большей частью подонки да выродки, но смущало число их...

Еще хуже было другое: поход немецких фашистов на евреев не ограничивался их физическим истреблением на оккупированных территориях. Задача виделась масштабнее: посеять антисемитизм на территории СССР повсеместно. Миллионы листовок, разбрасываемых над страной с вражеских самолетов, призывали: «Уничтожайте жидов и комиссаров! Жиды виновники всех ваших бед, они вас обманывают»... Сильные, зловещие всходы дали фашистские посевы... Знать, упали они не на мертвую почву... «Интернационального духа» — как не бывало! Ефим не забыл: солдаты, его товарищи по взводу, узнав, что он еврей, недоверчиво восклицали: «Быть того не может, Сегал, какой же ты еврей? Ты парень смелый, пулеметчик, в разведку ходил. Не-ет! Евреи не такие. Они сейчас все по тылам попрятались. И фамилия у тебя не какой-нибудь там Хаймович, Рабинович, Абрамович! Волосы кудрявые? Ну, и что — у нас, у русских, тоже кудряшей полно. Брось клепать на себя, ты не еврей!»

Ефима настораживал их тон, с каким они произносили «Хаймович, Рабинович, Абрамович» - насмешливый, пренебрежительный, брезгливый... Стало быть, бактерия антисемитизма попала в цель, И ежели она прочно укоренится в людских душах, рассуждал он, что будет после нашей победы?! (Ефим ни на секунду, в самую тяжелую пору отступлений и поражений, не сомневался в нашей победе). Неужто - антисемитизм в социалистическом государстве?

Он пошел со своей тревогой к замполиту дивизии. Тот дружески похлопал его по плечу, уверенно заявил: «Не беспокойся! Не будет такого! Партия не допустит!»

Мысли эти пронеслись в голове Ефима после того, как замолкли последние звуки «Плача Израиля».

– Вы что-нибудь слышали о Бабьем Яре?
– нарушил молчание Наум Израилевич, обращаясь к Ефиму.
– И знаете об Освенциме, Майданеке, Бухенвальде?.. Сколько же Гитлер за войну уничтожил наших братьев и сестер!.. Когда я беру

в руки скрипку и начинаю играть «Плач Израиля», я оплакиваю безвинные жертвы, их предсмертные страдания, мученическую смерть... Не надо прятать слезы, молодой человек! Они текут из сердца, схваченного болью сердца. Не стыдитесь этих слез... И хватит печалиться, -совсем другим, бодрым голосом воскликнул он, - давай, Риточка, в честь нашей победы сыграем «Фрейлэхс»!.. Нет, сначала, пожалуй, выпьем по рюмочке вишневки! Ривочка, ставь бутылочку на стол... Беда - бедой, а праздник - праздником! Лэ-хаим, идн! Лэ-хаим!

Глава двадцать третья

После ухода Гориной с завода Сегала, к его удивлению, из редакции выдворить не спешили. Дубова о себе знать не давала. Гапченко своего отношения к Сегалу не изменил, только однажды сказал многозначительно:

– Трудно нам будет без Зои Александровны...
– Ефим понял: говоря «нам», редактор имел в виду только его.
– Держись, брат!

Итак, не очень-то уверенный в завтрашнем дне, Сегал продолжал работать в редакции. Критических материалов он не писал, пока... Последний его очерк - «Солдаты тыла» - пришелся по душе всем. Гапченко по этому поводу не без гордости заметил:

– Знаешь, и Марфа Степановна тебя похвалила.

– Да ну-у?..
– насмешливо удивился Ефим.
– Скажите,

Веселая плясовая За жизнь пожалуйста!.. А как же насчет партийного долга солдат тыла?
– съехидничал он.

Редактор поджал тонкие губы, сощурил за стеклами очков глаза, хмыкнул, промолчал.

Ефим притворялся. Он сразу обнаружил «ход конем», сделанный Гапченко. В передовой статье, написанной для номера, посвященного Победе, говоря о лучших рабочих, инженерах, техниках, редактор подчеркнул, что передовики производства, партийные и беспартийные, на протяжении всех военных лет самоотверженно выполняли свой патриотический, а стало быть, и партийный долг. «Ловко, — подумал Ефим.
– Надо полагать, руководящее партсамолюбие Дубовой удовлетворено».

В августе сорок пятого года Ефиму предоставили отпуск, первый после войны. Как и чем заполнить выдавшиеся вдруг свободные дни, он сразу и сообразить не мог. И когда завком предложил ему путевку в дом отдыха, в тот самый цех здоровья, где несколько месяцев назад праздновали юбилей стенгазеты, он не отказался. «Место отличное - кругом леса, наконец-то нагуляюсь вдоволь».

Где и кем работает отдыхающий, в путевке не проставлено. По приезде Ефим отрекомендовался сменным мастером - так спокойнее: ни администрация, ни отдыхающие не проявят к нему особого интереса. Поселили его в комнате вместе с пожилыми рабочими - кузнецом и токарем. В первый же вечер, перед ужином, каждый из них достал из чемодана по бутылке разливной водки, пригласили выпить и Ефима: давай, сосед, с приездом и для знакомства. Ты из какого цеха?.. Из литейки? Сменный мастер?.. Стало быть, начальство, учтем... В следующий раз нас угостите, не откажемся...

Вечер выдался пасмурный, не переставая лил дождь. В такую погоду, как говорится, ни в лес, ни в поле. Уже знакомый Ефиму веселый массовик пригласил всех желающих в зал на танцы. Соседи Ефима после водочного знакомства отправились спать. Ефим со скуки пошел было в зал. Он сначала осмотрелся, нет ли знакомых: инкогнито -так инкогнито. Прошелся мимо танцующих, постоял - скука! И... ушел на боковую.

В последующие дни погода наладилась: в меру тепло, сухо, воздух - фимиам, наслаждайся, отдыхай, отрешись от всего... Но, Бог мой, какое же скверное здесь питание! Значительно хуже, чем он предполагал. Со стола не сходила квашеная капуста - обстоятельство, озадачившее Ефима: теперь август, обилие свежей зелени и овощей. Откуда взялась квашеная капуста?! Не иначе как прошлогодняя, догадался он. Видать, пищеблок здесь руководствовался пословицей: «Человек не скотина, все съест...» Капустноквашеное нашествие донимало отдыхающих: за завтраком капуста сдабривалась прозрачным ломтиком чайной колбасы, в обед - ложкой мясных волоконец. Если прибавить компот из сухофруктов и винегрет на ужин, то сим и исчерпывалось дневное меню.

Ни умником особым, ни прозорливцем быть не требовалось, чтобы увидеть и оценить размах здешних воров. Ефим это сразу понял, но бучу поднимать не захотел. «Ну их к лешему, - подумал он, - весь отдых пойдет прахом».

Но однажды соседи по комнате спросили его, какого он мнения о здешних харчах.

– А вы как считаете?
– уклонился он от прямого ответа.

– Ни к черту не годится, - ругнулся кузнец, - к концу срока, глядишь, штаны с зада сваляться...

Поделиться с друзьями: