Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Ефим Сегал, контуженый сержант
Шрифт:

Верно он говорил. И нравился мне. А я не поддалась. Почему? Сама не знаю... Нет, вру, знаю: семью его разбивать не хотела. А ты подвернулся аккурат вовремя: яблочко не то что соком налилось — перезрело, ветку чуть тронул — и оно тут, яблочко, у твоих ног.
– Лида обняла Ефима, поцеловала.
– А ты еще приходи! Не думай, я тебя на себе женить не хочу, тебе простая баба в жены не годится... Мужа я найду. А ты мне понравился. Приходи, я тебя всегда приму за милую душу.

...В трамвай он сел не сразу, хотя погода была отвратительной: шел мокрый снег с дождем. Ефим то и дело попадал в лужи, промочил ноги, но шагал, шагал по плохо освещенной

окраинной улице бодрый, облегченный. Он давно не был близок с женщиной и не потому, что это представляло некую сложность. Просто был крайне щепетилен в подобных делах...

Внезапно, словно из легкой дымки, возник перед ним образ Розы - целомудренный, чистый... Но его тут же затмили сочные живые краски только что пережитой страсти.

Лида позвонила ему через несколько дней.

– Приходи, любый! Анютки не будет, она заночует у тетки. Приходи, любый, - повторила ласково, понизив голос.
– Придешь?

«Хм... любый, любый», - усмехнулся Ефим по дороге к Лиде. «Любый», назвала она мягко, душевно. И не солгала и правды не сказала. Не будь тех жарких минут, позвала бы она его снова к себе? Вряд ли... Счастье ее в чисто физической радости, которую дал ей мужчина, вероятно, приятный для нее мужчина, не без того. Он и сам охвачен влечением к ней - манящей телом женщине, вот и шагает теперь по ее зову. Но нелепо и предположить, что по любви. Он был убежден, что нередкое толкование любви как близости только физической, унижает человека — существо высокоразвитое; глубоко веровал, что истинная любовь зарождается в сердце, в душе, чтобы не угаснуть до конца дней, и тогда физическая близость становится гармоничным целым с согласием душевным, по крайней мере, должна быть таковой. Наивно, может быть, спрашивал себя. Ну и пусть, отвечал упрямо, иначе незачем называться человеком.

Дня через два после ночи, проведенной с Лидой, Ефим встретился с Розой. Она все та же: обаятельная, нежная.

Они уединились в одну из уютных комнат гофмановского дома, ворковали, целовались... Крепче прежнего обнимала Роза Ефима. Но, странное дело! Ни трепета, ни сердцебиения, как раньше, он не ощущал... Удивительным женским чутьем она угадала какую-то перемену в нем.

– Что с вами?
– спросила встревоженно.

– А что?
– ответил он вопросом, поразившись ее проницательности.

– Так... ничего.
– Она не могла бы назвать точно, что именно почувствовала.
– Мне показалось...

Ей не показалось. Ефим обнимал ее, прижимал к груди, целовал - не так, как прежде: Лида успокоила его плоть. Плоть была удовлетворена, оттого не было и не могло быть с его стороны ничего такого... Сердце его билось спокойно, любовное волнение будто улеглось. С неожиданной отчетливостью он понял: Розу он не любит. Это открытие обдало его холодом. Жажда обладания ею, женщиной, улетучилась там, у Лиды... А сердцем, душой он или не успел полюбить Розу, или не полюбит никогда.

А Роза? Что ей нужно? Ефим знал: ждет она его всего, с головы до пят, как мужа, отца детей, верного друга, умного собеседника на всю жизнь. Надо бы ему немедля, не откладывая на другой день, начистоту, откровенно поговорить с ней, как он привык поступать всегда со всеми... И только собрался приступить к объяснению, она запустила тонкие пальцы в его кудри, потрепала, погладила их, и, пытливо глянув ему в глаза, вдруг спросила:

– И долго это будет у нас продолжаться, Фима?

– Не понимаю, о чем вы?
– притворно удивился Ефим.

Она

мило склонила головку, улыбнулась:

– Какой вы сегодня непонятливый, а может быть...
– она не договорила. Ефим же промолчал. Она перестала улыбаться.

– Скоро четыре месяца нашего знакомства, - начала она после длительной паузы, словно через силу, - свидания наши не часты, но приятны, по крайней мере для меня.

– И для меня, - не солгал Ефим.

– Тем лучше, - продолжала Роза так же неторопливо.
– Я могла бы поддерживать сложившиеся отношения еще много времени. Но мои родители, к сожалению, стары и поэтому...
– Ей явно тяжело было говорить, она помедлила, подыскивая нужные слова. — Да, наверно поэтому нетерпеливы... Вы, Фима, уже продолжили мысленно мой вынужденный монолог. Верно?

Верно, подумал Ефим, договаривать незачем, все ясно.

– Что ж, родители мои стары, - повторила Роза, - и они, естественно, при жизни хотят иметь нахэс... Вы понимаете, что значит это еврейское слово? Нахэс - радость, удовлетворение, счастье - вместе взятые. Все это они мечтают получить от своей единственной доченьки в ее замужестве.

«До чего же некстати этот разговор, - досадовал Ефим.
– После ее признания, если он не хочет выглядеть бесчестным, жестоким волокитой, он должен сейчас же попросить ее стать его женой Но ведь он несколько минут назад открыл для себя, что не любит ее. Что ответить ей? Какими словами?» - мучительно размышлял он, опустив голову.

Роза пристально, нервно смотрела на молчащего Ефима. Лицо ее медленно заливала краска - то ли стыда, что затеяла этот разговор, то ли она непостижимым образом читала его мысли.

– Ну, хорошо, - сказала она, видимо, не в силах больше выносить его молчание, - понимаю, вы не готовы к тому, не готовы. Лгать вы не умеете. Наверно, за это я вас больше всего ценю и... — она не договорила.
– Подумайте хорошенько, и да приплывем мы к какому-то берегу.

Он встал.

– Спасибо за хорошие чувства ко мне, - пробормотал неуместные ненужные слова.
– Простите, до свидания, до субботы, если можно...

В субботу произошло непредвиденное.

Со вторника в редакции не появлялась Надя Воронцова — заболела, и в субботу, после работы, Софья Самойловна, Анфиса Павловна и Алевтина собрались ее проведать.

– Может и ты к нам присоединишься?
– спросила Ефима Алевтина.
– Не мешает и тебе посетить ее, хотя бы для приличия.

– А почему бы и нет, - согласился он.

– Вот и умничка, - скривила накрашенные губы Алевтина.
– Надя тебе обрадуется.

Ефим не обратил внимания на последние слова Крошкиной, он решил заранее: минут пятнадцать-двадцать побыть у Воронцовой и отправиться от нее домой к Розе, чтобы все-таки сказать ей «да».

Общежитие, где жила Надя, размещалось в одном из многочисленных бараков вблизи завода. Мартовский вечер был темен, барачная территория не освещалась. Преодолевая то лужи, то грязевое месиво, редакционная компания едва ли не на ощупь пробиралась к нужному бараку.

– Вгоде здесь, - неуверенно сказала Анфиса Павловна.

– Как будто, - подтвердила Алевтина.

Открыли входную дверь и очутились в начале кажущегося бесконечным узкого, полутемного коридора. Резко пахнуло сыростью, какой-то специфической вонью. Копия барака, из которого Ефиму удалось вырвать Елизавету Панфилову с детишками. Анфиса Павловна постучалась в одну из дверей, не дожидаясь ответа, толкнула ее.

Поделиться с друзьями: