Ефим Сегал, контуженый сержант

Откуда, в самом деле, взялась на его голову в тот памятный день красивая молодая женщина Лида, отпустившая ему полной мерой любовь земную, заставившая его усомниться в возвышенной, неземной любви к Розе? И он, уже готовый протянуть руку Розе, задержал ее на полпути. Но не окончательно...

Вдруг заболевает Надя Воронцова. Он идет проведать сотрудницу. Что тут такого? Но по какой-то неведомой ассоциации в его памяти всплывает увиденный в далекие годы детства крохотный цыпленок, беспомощный, одинокий, голодный. Заболевшая Надя чем-то необъяснимо похожа на того несчастного птенца. Что-то дрогнуло тогда в сердце Ефима, что-то зародилось. «Надя, Надя, - шептал неслышно Ефим, - кто ты, что ты для меня? Надя - чужая, офицерова невеста?»

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ

Часть II СВАДЕБНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ Глава первая

Выписался Ефим из больницы в разгар весны. Прихрамывая, опираясь на палочку, явился на работу за несколько дней до закрытия больничного листа. Надоело безделье, и, к его удивлению, соскучился по сотрудникам. Так, по крайней мере, он думал. И сам себя обманывал: его влекло к Наде Воронцовой, и только ее он спешил увидеть. Раза два она, вместе с Алевтиной и Анфисой Павловной, навестила его в больнице, была общая беседа о том, о сем, а по сути - ни о чем. Во время второго посещения она весело сообщила: «Теперь совсем скоро я уеду, возможно, мы с вами больше не увидимся. Желаю вам хорошего здоровья, многих удач, вы этого стоите... Пожелайте и вы мне счастья в замужестве».

Вполне обычные в подобной ситуации слова почему-то больно ударили Ефима в самое сердце. Как? Надя и впрямь выйдет замуж за того фронтового офицера? Исчезнет навсегда? Он не хотел с этим смириться... не мог...

Еще не дойдя до редакционной двери, Ефим напряг слух, надеясь услышать звонкий Надин голос. Но из редакции доносился лишь приглушенный дробный стук пишущей машинки. С тревогой и надеждой открыл дверь и - о, радость: увидел ее, Надю, за рабочим столом. Она обратила к нему спокойный безразличный взгляд, но тотчас глаза ее потеплели:

– А! Фима, здравствуйте!
– обрадованно заулыбалась она.
– Выздоровели? Поздравляю, мы о вас уже соскучились...

– А вы еще не уехали?
– задал он глупый вопрос.

– Как видите, - рассмеялась она.

В комнате находились Анфиса Павловна и Алевтина.

Сегал, здгаствуйте! Явился, как с неба свалился, — на свой лад приветствовала его Пышкина.

– Привет, Фимуля!
– заблестела васильковыми глазами Крошкина, а блеск был холодным, голос неискренним.

Вышел из кабинета Гапченко - серый, тощий, невеселый, сверкнул стеклами очков, чуть улыбнулся:

– А, Сегал! Прибыл? Ну, здорово! Рад тебя видеть... На работу вышел или так, проведать?

– На работу. Больничный у меня еще открыт. Но, честно говоря, осточертело баклуши бить.

– Тогда идем ко мне, потолкуем.

Гапченко сел за свой большой редакторский стол, кивком указал на стул Ефиму.

– Садись, рассказывай.

– Да мне вроде бы и нечего... Это у вас, наверно, целый ворох новостей накопился... А что-то Софьи Самойловны не видно?

– Опять хворает... Прямо беда с ней - больше дома сидит, чем на работе... Ты что - соскучился по ней?
– на щеке Гапченко мелькнула змейка.

– Ага! Даже спать перестал, - в тон ему ответил Ефим.

Гапченко усмехнулся, закурил, дым обволок его лицо, отчего оно показалось еще более худым и серым.

– Что тебе сообщить? Дел много, жить трудно. Жена еще не работает. Еле-еле концы с концами свожу. Да и комната тесна, черт бы ее побрал!

Ефим смотрел на осунувшееся лицо редактора. Если уж этот человек жалуется на свое житье-бытье, значит ему действительно приходится плохо. А ведь он руководящий работник завода. И ему положен достаточный кусок «пирога» от «Наполеона из полуподвала», да и жилье соответственное. Но Гапченко-редактор держится иной раз независимо, нет-нет да и позволяет себе покритиковать начальство, больно ущипнуть кое-кого из заводских боссов. Такое не прощается.

– Надоела житуха с пустым брюхом, - уныло продолжал Гапченко.
– Знаешь, может об этом еще рано говорить, - он немного замялся, — райком дал мне рекомендацию на работу в МВД. Утвердят - я на коне! Прощай, нужда!.. Что ты на меня уставился? Нет у меня другого выхода, понимаешь? Нет, ты не понимаешь, ты не отец... Ребятишек жаль. Ладно, хватит об этом. Тем более, пройду я туда, нет ли - вилами по воде писано. Там строго.

– Вы слышали о кончине Гориной?
– Ефим умышленно переменил тему разговора.

– Как не слышать. Славная женщина, еще совсем не старая, жаль, редким человеком была. А тебе, наверно, жаль вдвойне?

– Она была моим другом.

Помолчали.

– А знаешь, недавно похоронили еще одного хорошего человека и тоже твоего друга.

У Ефима сердце упало.

– Кого?

– Родионова Андрея Николаевича.

Ефим покачнулся, едва удержался на стуле. Гапченко подал ему стакан воды:

– Ну и нервишки у тебя.

Небольшими глотками Ефим выпил воду, вытер испарину со лба.

– Вот что, Федор Владимирович, - произнес после долгой паузы, - скажу банальную, но увы, правильную фразу: люди уходят, жизнь продолжается... так вот, прежде чем вы дадите мне задание на ближайшие дни, я хочу, чтобы вы выслушали одну гнусную историю.

– Как?! Неужто ты и в больнице?..

– Зря смеетесь, - перебил Ефим.
– Я не успел тогда ее вам рассказать, было поздно, потом упал, очутился на больничной койке.

– Ну, выкладывай, я весь внимание, - посерьезнел Гапченко.

Услышав, как Савва Козырь премировал свою любовницу отличной комнатой в лучшем доме заводского поселка, Гапченко еще больше побледнел, насупился, поджал губы.

– Какая же сволочь, - процедил сквозь зубы, - каждый метр жилья на вес золота. А он... Ты уверен, что все обстоит именно так?

– Совершенно уверен. Я держал ордер в руках. Она похвалилась.

– Тогда готовь фельетон, да похлеще. Надо его проучить наконец. Обнаглел негодяй.

Зная ситуацию, сложившуюся после ухода из парткома Гориной, Ефим ушам своим не поверил.

– Завтра фельетон будет у вас на столе, - сказал он, собираясь уходить.

– Подожди минутку, - остановил его Гапченко, - чуть не забыл! Любопытная штука, понимаешь. Примерно месяц назад меня вызвал к себе Смирновский, дотошно интересовался твоей особой, почему-то допытывался: был ты на работе в тот день, когда сломал ногу и во сколько ушел из редакции. На кой дьявол ему это надо, не можешь объяснить?.. Ребус какой-то, ей-богу!.. Я ему сказал, что ты в редакции не появлялся. Он почему-то обрадовался... Не догадываешься, в чем дело?