Екклесиаст (рус. и англ.) Илл.Эрнста Неизвестного
Шрифт:
Такой тип человека предстает из произведений античной литературы. Они полны описаниями битв, набегов, в них превозносится культ физической силы и славится презрение к телесной боли, а душевной герои и не испытывают; есть исключения — и впечатляющие! — но это все-таки лишь исключения. Как странно высится вдали замок Екклесиаста! Борения Когелета проистекают исключительно в сфере духовной. Вне ее он вообще ничего не предпринимает — это утверждение можно принять без оговорок, потому что дела, им предпринимаемые, суть поверка жизнью его умозрительных (или чувственно-умозрительных) и осознанных желаний.
Однако для других, и об этом не нужно забывать, а этих других, поди, десятки тысяч людей, для них его деяния, большие дела(как он сам
Но — пора перейти к ним, к этим большим делам,или, по-другому сказать, большим желаниям, которые он воплощает в жизнь. Чрезвычайно ведь интересно, чего же он желает, какие желания из сонма существующих отобрал для проверки, чтобы вывести заключения кардинальной важности касательно нравственных основ бытия.
Большие дела
Я предпринял большие дела Еккл 2:4
— и следует перечисление, совсем как на хвастливых стелах восточных правителей. И что же там, в этом перечне? Названия разрушенных городов? Покоренных стран? Число людей, уведенных в рабство? Имена униженных военачальников? Все это так привычно видеть на стелах... Нет! — и этому тоже как не подивиться? Это все злые дела, порожденные алчными устремлениями, нечистые дела, нечистые желания — и они испытаниюне подлежат! Ему надобно подвергнуть испытанию чистые стремления и узнать им цену, да еще такие, какие не каждый может себе позволить испытать в силу ограниченных возможностей, ибо что может сделать человек,вполне справедливо ставит он вопрос, после царя сверх того, что уже сделано.И верно, попробуй что-нибудь сделать сверх того...
О, разумеется, человек может пожелать и исполнить что угодно на бумаге,ведь эксперимент-то все-таки литературный, невсамделишный, хрустальных дворцов себе пожелать, ковров-самолетов — восточная фантазия, кажется, никогда не была скромна на выдумки и причуды. Здесь не то. Поэма, как видим, лишена сказочного элемента, он принизил бы высоту нравственного поиска Екклесиаста. Все желания его жизненны, дела благие. Впрочем, убедимся сами: вот список.
Я предпринял большие дела: Еккл 2:4
построил себе домы, посадил себе виноградники;
устроил себе сады и рощи и
насадил в них всякие плодовитые дерева; Еккл 2:5
сделал себе водоемы для орошения из них
рощей, произращающих деревья; Еккл 2:6
приобрел себе слуг и служанок,
и домочадцы были у меня;
также крупного и мелкого скота
было у меня больше, нежели у всех,
бывших прежде меня в Иерусалиме; Еккл 2: 7
собрал себе серебра и золота и
драгоценностей от царей и областей;
завел у себя певцов и певиц
и услаждения сынов человеческих —
разные музыкальные орудия. Еккл 2:8
И сделался я великим и богатым больше всех,
бывших прежде меня в Иерусалиме;
и мудрость моя пребыла со мною. Еккл 2:9
Мелиорация. Проведение
каналов. Строительство и благоустройство городов. Озеленение пустыни. Развитие садоводства и животноводства. Пополнение казны, упорядочение финансов. Поощрение искусствам.Воистину — большие дела.
Но... что же... это и все дела? Да, все. И ими, выходит, удовлетворил он свои желания? Но ведь это все, как бы сказать, общественные дела. Гражданские. Правда, везде замечательно это «себе»: построил себе, насадил себе (на языке подлинника передающееся с помощью местоимения в косвенном падеже) — типично монаршее представление о своем как о чем-то неотделимом от народного, государственного, общего. Если поэма сложена не царем, а неким безымянным стихотворцем, в чем пытаются уверить некоторые ученые, то это крохотное местоимение «ли» (на древнееврейском, то есть «себе») превращается в грандиозную художественную деталь, вскрывающую психологический тип. Если все же автором был сам монарх, то это «себе» мы воспримем как естественную под его пером оговорку.
Но все-таки себе-то, действительно себе, он чего-нибудь желал, сам что-нибудь получал от своих больших дел?Да, получал, и он не забыл об этом поведать в следующей строфе:
...не возбранял сердцу моему никакого веселья,
потому что сердце мое радовалось во всех трудах моих,
и это было моею долею от всех трудов моих. Еккл 2:10
Радость его была от свершения его дел. Радовался плеску воды в прорытых каналах и блеянию овец на склонах гор. Цветению садов, взращенных на пустырях, и ладным домикам, поставленным в долинах. И это было моею долею от всех трудов моих..Бескорыстная радость осуществлению чистых желаний. Так ведь и она предмет наблюдения и оценки, как пузырьки газа при химической реакции... Тут все сложно... Идет эксперимент...
Злые дела, корыстолюбивые желания, вычурные чувства не рассматриваются Екклесиастом. Они — суета.
Желания — и деяния его — просты, цельны, направлены на строительство жизни.
Их-то и приведет он на свой страшный суд.
Вот еще одно свидетельство внутренней отстраненности его от им же затеваемых дел, желания усмотреть скрытую в них идею, извлечь умозаключение...
Вздумал я в сердце моем услаждать вином тело мое и, между тем, как сердце мое руководилось мудростью, придержаться и глупости, доколе не увижу, что хорошо для сынов человеческих, что должны были бы они делать под небом в немногие дни жизни своей. Еккл 2:3
Признаюсь, это моя любимая строфа. Сколько раз самому приходилось придерживаться глупости— то ли чтобы не выделяться из толпы, избегнуть начальственного гнева, а то и просто чтобы — выжить... Строфа эта являет собой, конечно, образчик поэзии высочайшей, где общедоступность и понятность выражения сочетаются с мудростью, подернутой горечью, а пытливость мысли с неземным спокойствием... Однако у меня связано с ней и небольшое сомнение (еще одно!), которым поделюсь, прежде чем идти дальше.
Закон, традиция и нравственный поиск
К какому бы веку ни отнести время создания поэмы: к десятому—девятому или четвертому—третьему до новой эры (об этом ниже) — все равно древняя Иудея по меньшей мере уже шестьсот или семьсот лет жила по установлениям Моисеевым с детальными предписаниями, как поступить в тех или иных случаях, чего остерегаться, чего избегать, что хорошо для сынов человеческихи что дурно. Правда, искания Когелета обращены к проблеме осмысления человеческого бытия, смысла жизни, так что познание «хорошего» и «дурного» необходимо ему как средство проникновения в эту духовную сферу. Но видится тут и другая сторона... Екклесиасту желательно, чтобы каждый еще и постигал Закон через страдания, повторяя для себя в скромном личном размере опыт Откровения, коего удостоен был Моисей на Синае.