Элеонора Дузе

которому ты всегда можешь заглянуть, чтобы поговорить с ним по ду¬

шам, услышать совет.

Но почему же она так странно, не по моде, одета и причесана? Да

потому, что от нас ее отделяют годы и годы и мы уже много раз пе¬

ременили покрой своей одежды, прежде чем смогли с ней свидеться.

Как часто фотографии знаменитых актеров и актрис прошлого

трогают нас своей профессиональной старательностью, которая нам

кажется сегодня наивно смешной. Их облик, свидетельствующий о

былых успехах, еще имеет какую-то притягательную силу. Взгляд

этих людей, царивших на сцене, еще приковывает к себе. Но какими

до пелепости застывшими, скованными кажутся их позы и жесты.

Может быть, в этом виноват щелчок фотоаппарата, прервавший ес¬

тественное движение?

Но па портретах Дузе жест не статичен, движение не прервано.

Фотоаппарат не превратил ее в марионетку, как это произошло с

Д’Аннунцио, на фотографиях которого живыми остаются только глаза.

Фотографии сохраняют живость нежного ее лица и мягкие, живые

линии ее фигуры. Ее позы и жесты даже сейчас так же выразитель¬

ны, как движение в танце. Поворот ее тела и головы все еще сохра¬

няет над нами власть, которой обладает естественная прелесть, гра¬

ция танцора. На этой сильной волне живого движения голова устрем¬

лена вперед, подобно челну, направившему свой бег к близкому или

безмерно далекому острову.

Такое движение, исполненное инстинктивной непосредственности,

может уловить фотограф, ждущий в засаде появления гибкого, быст¬

рого животного.

Но Дузе сознательно замедляет движение, как бы задерживает

его на мгновение, так что аппарат фиксирует его и зритель, изумлен¬

ный, оказывается в совершенно новом мире. Ритм ее движения под¬

чинен естественному порыву, но в нем есть элемент контроля.

...Вероятно, все ее жесты и движения были тщательно обдуманы.

Этого мы не узнаем никогда. Не узнаем никогда, о чем они говорят

с такой живостью, какое чувство утверждают и отстаивают, какому

миру принадлежат. В этом — вся их неповторимость.

ПАРАЛЛЕЛЬ, РАСКРЫВАЮЩАЯ КОНТРАСТ

МЕЖДУ ИСКУССТВОМ

САРЫ БЕРНАР И ЭЛЕОНОРЫ ДУЗЕ

Бернар гастролировала первой в «Даниэле» Луи Вернея 205. Я

приехал в театр довольно рано, но в зале собралось уже достаточно

публики. Вскоре театр был полон. Все вокруг было насыщено возбуж¬

дением, казалось, даже воздух искрится и трепещет, пронизанный не¬

терпеливым ожиданием. Огни, хрустальная люстра, оранжевая с зо¬

лотом обивка кресел, глаза публики — все сверкало и казалось более

праздничным, чем обычно, и даже гораздо более шумным. Разговари¬

вали все, даже люди, не знакомые друг с другом. Гудящий улей в

ожидании Королевы Пчел! Могло показаться, что все зрители получи¬

ли хорошую дозу какого-то тонизирующего средства и несколько ка¬

пель атропина в глаза. Оживление, царившее в тот вечер в лондон¬

ском «Павильон-тиетр», пенилось, звенело в воздухе, как ярко вспы¬

хивающие голубыми и золотистыми бликами граненые подвески

огромной люстры. Все вокруг было празднично, блистательно, эффек¬

тно, как карьера самой Сары Бернар. Не было даже намека на тра¬

гедию, хотя все, разумеется, знали о том, что великая артистка пере-

: несла ампутацию ноги, что она немолода и что на лицо ее наложена

хрупкая, «фарфоровая» маска, скрывающая морщины (первая ла¬

сточка пластических операций). Как ни странно, но театр в тот ве¬

чер напоминал чем-то цирк. На память приходило и вавилонское

столпотворение, ибо среди публики было много иностранцев, не гово¬

ря уже о французах. Французские, английские, русские и другие, ме¬

нее знакомые, слова порхали в воздухе, словно экзотические жуки

или бабочки наполняя его веселым жужжанием. Разнообразие инто¬

наций, сталкиваясь, создавало целую какофонию. Почему-то почти

все присутствующие жевали шоколад и конфеты и, не умолкая, бол¬

тали, громко шурша оберточпыми бумажками. Зал пестрел программ¬

ками, которые трепетали в руках зрителей, будто белокрылые птич¬

ки. Казалось, каждый вновь и вновь перечитывает напечатанное на

листках легендарное имя Сары Бернар, дабы еще раз убедиться, что

все это не сон. Внезапно, перекрывая многоголосый шум, раздался

стук деревянного молотка, ударяющего по дощатому полу сцены:

столь необычным и несколько прозаическим сигналом французы воз¬

вещают о начале спектакля. Звук этот, резкий и диссонирующий,

освящен традицией, поэтому кажется задушевным и мелодичным и

радует сердце.

И вот долгожданный миг настал: огни постепенно меркнут! О,

этот миг! С чем можно сравнить те волшебные секунды, когда мед¬

ленно гаснет свет, а вместе с ним замирает и ропот голосов, сменяясь

тишиной? Так вздрагивают в последнем усилии крылья умирающей

бабочки. Затем спускаются волшебные театральные сумерки, не¬

сколько мгновений в полумраке еще мерцают огни, но вот и их га¬

сит невидимая рука, и тогда мягким, кошачьим прыжком обрушива¬

ется на занавес яркое, многоцветное сияние огней рампы и наполня¬

ет его трепетным биением жизни. О, этот занавес, за которым таятся

неведомые чудеса, тайны, прекрасный, полный страстей незнакомый

мир, вот-вот готовый открыться нам. И какая бы ни шла пьеса, какие

бы актеры в ней ни играли, этот готовый распахнуться занавес всегда