Эльф из Преисподней. Том 2

— Перенеси нас к сердцу книги, — потребовал я у Антошки.

Уж это-то он как оглавление дневника мог обеспечить.

— Я не люблю работать, — загундел мальчишка.

Технически выбрать друга-помощника можно один раз. Изменить его впоследствии не получится, ибо он направляет дальнейшее течение истории. Это как с рекой. Можно прокопать её русло, но когда по нему побежала вода, то не стоит рассчитывать на то, что она вдруг пойдёт вспять или поперёк.

И я искренне надеялся на то, что Антошка ничего этого не знал. Иначе его не впечатлило бы то, как я схватил его за шкирку и как следует встряхнул.

— Или ты помогаешь нам, или твои клочки разлетятся по всему дневнику, — проникновенно сказал я.

Малец струхнул. Примирительно махнул лопатой, едва не зарядив себе по приплюснутому носу.

— Ладно-ладно, только поставь меня.

Я отпустил Антошку и стряхнул с его плеча пылинку. Мальчишка покосился на меня, однако ничего не сказал. Он завертел лопату в руках, и пространство, подчиняясь созданному им водовороту, свернулось — и развернулось в другом месте.

Страницу перелистнули.

Со всех сторон нас окружали цифры и числа, образующие непрерывный поток, уносившийся вдаль.

— И что это? — спросил я у Антошки.

Это-то он должен знать. Как-никак, он воплощал в себе эссенцию примечаний.

— Путь, которым прошёл Луи-Франсуа-Антуан Арбогаст, — ответил мальчонка, — Вам нужно повторить его, чтобы открыть и обосновать формулу Фаа-ди-Бруно.

С магической теорией Земли у меня было плохо. Я оглядел спутников, но никто, похоже, понятия не имел, что делать со всеми символами, парящими в воздухе. Даже Фаниэль откровенно растерялась.

— Тут что, никто не изучал магическую теорию?! — воскликнул я.

— Так это не магия, — усмехнулся Антошка, — Это математика.

— Мои познания в математике заканчиваются на умножении, — растерянно сказала Ванда.

Проводник пожал плечами.

— Наверное, вам и умножение пригодится.

Я развернулся к нему.

— Ты должен дать нам подсказку. Ты ведь путеводитель по дневнику.

Ухмылка Антошки стала злорадной. Он отпрыгнул от меня и издевательски пропел:

— Тили-тили, трали-вали, Это мы не проходили, это нам не задавали, Па-рам-пам-пам, Па-рам-пам-пам.

И, на прощание помахав нам ладонью, он исчез в чернильном всплеске. Мы остались наедине с прорвой символов, о применении которых не имели ни малейшего понятия.

— Как быстро течёт время здесь? — спросила Лютиэна, — Если соотношение в нашу пользу, скажем, за год тут проходит секунда там, можем потратить сотню-другую лет, разбираясь с доказательствами.

У людей её предложение вызвало яркое неодобрение. Не слушая глупые препирательства, я вновь обозрел математический лабиринт.

Плохо дело. С другой стороны, у меня был припрятан козырь в рукаве. Если я использую его, то, возможно, сумею повернуть расклад в нашу пользу.

Целиком ситуация не изменится, но станет проще.

— Эллеферия! — позвал я.

Богиня повернулась ко мне, и я заговорил:

— За последнее время ты окрепла. Можно сказать, ты стоишь на границе жизни и смерти. Твой потенциал значительно усилился с того момента, как я повстречал тебя в межпространственной темнице.

Немного лести не повредит. Если я заставлю её поверить в свои силы, это поспособствует задумке.

— В тебе заключена божественная мощь, и эта мощь может прогнуть правила, установленные Людвигом. Не изменить их, не переписать, но подправить. Математическая загадка останется математической, но её можно будет… передвинуть. И вот для того, чтобы она передвинулась, и требуется твоё участие. Ты должна уговорить защиту Людвига поверить, что она всегда была другой. Понимаешь?

— В этом нет ничего сложного, — сказала Эллеферия. Её контур задрожал, выдавая неуверенность богини, — Но я не сильна в математике. И не могу представить никакой задачки, которая будет одновременно проста и покажется подходящей магическим печатям.

— С этим помогут. Главное, чтобы ты уловила направление, — заверил её я и отправился выкладывать план остальным.

Спустя полчаса разбирательств (датура ещё не до конца выветрилась из сознаний) вокруг Эллеферии собрались Пётр, Кана и Ванда. Как выяснилось, ни Лютиэна, ни Фаниэль не питали никакого интереса к математике, а у русских она входила в общеобразовательную программу младшей и средней школы.

Взявшись за руки, люди закрыли глаза. Эллеферия подняла подбородок, прислушиваясь к смеси молитвы и теорем, которой её пичкали. Постепенно пространство вокруг неё исказилось.

Со своей стороны я делал всё возможное, чтобы она преуспела. Направляя богиню там, где она оступалась, параллельно я писал историю её успеха. Уже знакомая революционная взвесь, породившая Эллеферию, хлынула к моей сущности. Надежда, ранее сжигавшая демоническое естество, поглощалась осколком ангела. Но я старался не впитывать силы богини, ограничиваясь ролью ментора.

Это было сложно, ведь сам я не мог влиять на реальность так, как это делали боги.

Раньше не мог.

Пока во мне не поселился паразит.

Но даже с ним большая часть моих знаний была теорией, рождённой из наблюдения за действиями многих богов.

От напряжения хотелось завыть.

При других обстоятельствах соприкосновение с Эллеферией подарило бы мне наслаждение, но сейчас это была утомительная, кропотливая работа.

И лишь когда зазвучала песнь изменяющейся реальности, я позволил себе расслабиться.

Измотанная Эллеферия упала на колени. Я помог ей подняться, ощущая, как истаивает её призрачная плоть. Богиня потратила слишком много усилий на перестройку кусочка бытия. Если бы я не наказал тётушке, Анне и сестре молиться и верить в её успех, быть может, она бы свалилась без сознания в середине пути.

Я погладил Эллеферию по щеке, вознаграждая за усилия. Она бросила на меня взгляд, которым можно было бы назвать сердитым, если бы в нём не сквозила не крайняя степень усталости. Богиня исчезла.

Мои заигрывания не осталось незамеченным. Лютиэна пригрозила мне кулаком. Её ревность напитала меня.

Я ведь вложил немалую часть себя в это. Мою суть подёргивало болезненными судорогами.

Главное, что усилия не пропали втуне.

Окружавшее нас ничто переменилось.

Лента цифр и букв вспыхнула. Чернила испарялись, и дым сконденсировался на условной земле в виде трёх прямоугольников, каждый из которых касался двумя вершинами соседей.

— Чудесно, — протянул я, — Теперь всё стало куда понятнее.