Елки-моталки
Шрифт:
– Ой!
– снова вскрикнула Пина. Родион быстро обернулся, и она предостерегла его жестом.
– Сюда! Тихо!
Родион приблизился.
– Смотри!
Меж листьев кисличника Родион углядел черный клюв, красное пятнышко у живого немигающего глаза, и вот вся она, глухарка, - черно-бурая, с примесью желтых и серых перышек. Смотрит сквозь куст на людей, и в немигающем страстном глазу ее нет ничего, кроме зрачка.
– Сидит, - прошептала Пина.
– А ее в эту пору можно руками.
– Не надо.
– Ясно, не надо. Сейчас пойдем...
Пина смотрела то на глухарку, то
– Ишь чем берет, елки-моталки! Мол, не боюсь я вас, и все тут!
– А может, доверяет?
– Может, и так. У них это бывает. Маралуха, знаешь, иногда приходит телиться поближе к людям...
Они отступили тихонько. Чуть пониже был обрыв, и Родион с Пиной обошли его, направляясь к ручью.
– Умница!
– с чувством сказал Родион.
– Сидит до последнего. И над обрывом устроилась - вдруг медведь или росомаха. Тут, знаешь, такие интересные птицы есть!
– А какие?
– Лезу раз в залом, в самую густоту малинника, тянусь к осыпной ветке, а под рукой вдруг - ш-ш-ш-ш! Думаю, гадюка на сухом пеньке греется. Раздвигаю ветки, а это она. Дети у нее уже оперились, однако она с ними, толкает их под себя лапками, вытягивает шею и шипит по-змеиному. Умница!
– Кто?
– Вертишейка. Серенькая такая и совсем безобидная. А еще поползень очень забавный. Он умеет и вниз головой, и по потолку, и как только выдумать можно. Космонавтам бы для невесомости такую подготовочку! А один раз я видел, как поползень на оконное стекло сел. Думаю, вот это коготки-алмазы! Однако гляжу - никаких царапин на стекле. Потом книжку взял про птиц и читаю, что у него на лапках воздушные присоски, к стеклу-то он ими и прилипает. А еще есть в этой южной тайге птичка, у которой костяные перышки на крыльях. Одна на весь свет она такая... Пошли? А то и не услежу, как заговорюсь. Про птиц-то...
Пожарники уже спускались на средину склона. Стояли они редко, чтоб ненароком не побить друг друга камнями. Рубили кусты, ворочали валежник, обдирали мотыгами сухой мох, и каменюки то и дело скатывались вниз. Родион и Пина встали вместе со всеми. Дело тут шло куда веселей, чем на прошлом пожаре, - не надо было просекать лес, перерубать корни и добывать землю из шурфов. Полоса подавалась на глазах. О пожаре не думалось, потому что был он далеко еще и дым уплывал из долины верхом. Зато солнце давало о себе знать.
Ручей хорошо пробил по склону. Солнце полыхало в своих несказанных высях, так что даже голова дурела от его весеннего старанья. А еще горячие булыжники поддавали тепла, словно тянулась тут сплошная банная каменка, однако воздух этот был сухим и легким. Он стремился по руслу обратным током, вверх. Нет, от этого солнца и неба такого блеклого не жди ничего. Бывает, правда, в зной и сушь, что и туч-то на небе духу нет, а солнце заволакивать начнет едва видными белесыми туманами; они смягчат синеву неба, приспустятся, помутнеют, и глядишь - насобирают мало-помалу на дождик. Но сейчас ничего хорошего не предвиделось. Солнце, опустившись к гольцам, послабело будто, однако там его могли уже застить легкие дымы от пожара. Но почему так скорбно кричат канюки? Может, учуяли пожар и в тоске кружат над своими гнездами?
Когда
солнце опустилось за хребет, Пина ушла к стану. Урчащая Учуга словно прибавила голосу, и от нее потянуло влагой и холодом. Гольцы облило розовым закатным светом, а долина быстро затенялась, и в ней свежело. Пина умылась в реке, перебрала рюкзаки, мешки, ящики. Продуктов-то, оказывается, не густо. Картошки на два присеста, масло прогоркло, консервов и десятка банок не набиралось. Был хлеб, но его эта орава скоренько умнет, если возьмется. Правда, лапша есть и сахару еще много. В общем, на два дня всего хватит, а там в город...Пожарники пришли в сумерках, поужинали, покурили и полезли в палатку.
– "Большую медведицу" я раз попробовал, но дошел, - донесся голос Гришки.
– А что это за медведица?
– Это пива отпиваешь и доливаешь из бутылки белой. Потом запиваешь этим ершом и обратно доливаешь. Давишь, пока ничего не останется. Ну, я дошел! Так чистило, что об забор губу разорвал.
– Орел ты, Гриша! Правда ведь, дядя Федя, орел?
– Да еще какой!
– отозвался Неелов.
– А что ты еще пил?
– подзадорил кто-то Гришку.
– Одеколон, - взялся объяснять Колотилин.
– Жгет, будто пожевал крапиву, но действие - ничего! Политуру пил. В нее надо соли сыпануть, а когда уж осядет - тогда. Да чего я, мужики, только не пил! "Самосвал" пил, "Кровавую Мэри"...
– Кого-кого?
– "Кровавую Мэри". Это водка с томатным соком. Русский коктейль пил...
– А это что?
– А это сто грамм московской выпьешь, потом сто грамм столичной и попрыгаешь малость, чтоб перемешалось...
В палатке кто-то засмеялся:
– Врешь ты все, Гриня!
– И правда вру, - согласился Колотилин, и снова послышался добродушный смех.
Пина тоже улыбнулась и перестала слушать. Ей хотелось спать. У костра уже сладко сопел Бирюзов, а Родион все пил свой соленый чай, оглядывал темную долину и звездное небо. Пина сидела напротив, следила за его взглядом и силилась понять, о чем он думает, осматривая эти черные склоны, далекие сполохи пожара. Млечный Путь, что рассыпался полосой прямо над долиной.
– Пина!
– тихо окликнул Родион.
– А?
– Ты видела когда-нибудь спутник?
– Нет.
– Пина даже сама поразилась тому, что действительно ни разу в жизни не замечала на небе спутников, которые, как пишут, похожи на летящую звезду. Их запустили, наверно, уже больше сотни, но почему, правда, не видать?
– Хоть бы какой усмотреть, - сказал Родион.
– Наш или американский все равно...
– А зачем?
– поинтересовалась она.
– Ты бы полетела вообще-то?
– А ты?
– Хоть сейчас!
– Без тренировок?
– А я тренированный, - засмеялся Родион.
– И знаешь, о чем я подумал?
– Ну?
– Спутники ведь можно приспособить для нашего дела.
– Как?
– Пожары с них засекать.
– Неужели правда, Родион?
– А то!
Они помолчали. Уже давно пора было спать, и Пина спросила:
– Сюда змеи не приползут?
– Ты в палатке ляжешь.
– А вы с Александром где?
– Если потеснятся - тоже. Буди Саньку.