Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект

Общая ситуация этой песни — лирический герой работал, а его жена ему изменяла, — повторится в «Прыгуне в высоту»: «Вдруг в окно порхает кто-то / Из постели от жены» (1967) = «Дома в шубке на рыбьем меху / Мне жена подготовит сюрприз: / Пока я был на самом верху, / Она с кем-то спустилася вниз» (1970).

Герой «Антиклерикальной песни» назван плотником, о чем свидетельствует и такая деталь, как рашпиль (ср. со слесарем в песне «Я был слесарь шестого разряда» и фрезеровщиком в стихотворении «“Не бросать!”, “Не топтать!”…»: «И точу я в тоске / Шпинделя да фрезы»; а фреза — это фактически и есть рашпиль). Следовательно, перед нами возникает знакомая маска рабочего-пролетария. А характеристика его врага («Вдруг в окно порхает кто-то…») напоминает песню «Лукоморья больше нет», где про Черномора сказано: «.Ловко пользуется, тать, тем, что может он летать»*⁹³. Поэтому поймать Черномора и «святого духа» почти невозможно, а об их пристрастии к женскому полу говорится одинаковым стихотворным размером: «Я простой, я правду — враз: / Дух святой — до баб горазд» (АР-4-60) = «Без опаски старый хрыч баб ворует, хнычь не хнычь» /2; 39/.

Позднее данный мотив разовьется в «Чужом доме» (1974) и в стихотворении «Вооружен и очень опасен» (1976): «А хозяин был, да видать, устал: / Он семь баб сгубил, а с восьмой сбежал» (АР-8-23), «Он враг мужей, растлитель жен» /5; 416/ [1101] ^[1102] . Причем последний персонаж назван вездесущим, что также роднит его с Черномором и «святым духом»: «Вслушайтесь! Кто там / За дверью дышит и молчит? / Он ночью в окна к вам глядит, / Он вездесущий — вон стоит / За поворотом» (АР-6-182).

1101

Первым такой образ правителя нарисовал все тот же Салтыков-Щедрин в «Истории одного города», где фигурировал своеобразный аналог «святого духа»: «Ночью над Непреклонском витает дух Угрюм-Бурчеева и зорко стережет обывательский сон». А на предыдущей странице: «Над городом парит окруженный облаком градоначальник или, иначе, сухопутных и морских сил города Непреклонска обер-комендант, который входит со всеми в пререкания и всем дает чувствовать свою власть».

1102

И вновь приходит на память роман Щедрина, где дается описание очередного градоначальника по фамилии Микаладзе: «Одну имел слабость этот достойный правитель — это какое-то неудержимое, почти горячечное стремление к женскому полу. Летописец довольно подробно останавливается на этой особенности своего героя <…> “Много было от него порчи женам и девам глуповским” <…> однажды Микаладзе забрался ночью к жене местного казначея, но едва успел отрешиться от уз (так называет летописец мундир), как был застигнут врасплох ревнивцем-мужем». Легко заметить, что здесь фактически предвосхищен сюжет «Антиклерикальной песни» Высоцкого.

Но в «Песне про плотника Иосифа» лирический герой готов дать отпор тем, кто пристает к его жене: «Ох, я встречу того духа — / Ох, отмечу его в ухо!» /2; 71/. Такое же намерение он высказывал в черновиках «Письма из Москвы в деревню» (1966): «Пишешь, Пашка пристает? Ну не жить ему! / Позовет еще кого — я и тех легко!»/?; 335/.

А теперь обратим внимание на идентичность ситуации: в «Песне про плотника Иосифа» сказано, что «дух святой — до баб горазд»; в «Сказке о несчастных лесных жителях» Кащей бессмертный заключил в тюрьму царицу; в «Лукоморье» колдун взял к себе Русалку, а Черномор «спер» Людмилу. Все эти произведения датируются 1967 годом.

Кроме того, и «святой дух», и Черномор не только летают, но и являются ловкачами: «Ловко пользуется, тать, тем, что может он летать» = «“Как же это, я не знаю, / Как успел?” — / “Да вот так вот, — отвечает, — / Улетел!”».

Такие же «летучие» образы власти встречаются в наброске 1969 года, где Баба-Яга «секретно ездит в ступе, / Ловко путая следы» /2; 594/; в посвящении Юрию Любимову (1977): «Лиха беда, проворна и глазаста, / Пошла круги сужать над головой» (АР-7-22), — и в других произведениях: «Лишь стервятник спустился и сузил круги» («Чужой дом», 1974), «Торопись! Тощий гриф над страною кружит» («Баллада о ненависти», 1975), «И я со смертью перешел на ты. / Она давно возле меня кружила…» («Мой черный человек в костюме сером!..», 1979), «Черный ворон, что ты вьешься / Над живою головой?» (частушки к спектаклю «Живой», 1971 /3; 43/), а также: «В моей запекшейся крови / Кой-кто намочит крылья» /5; 404/, «И в ночь, когда из чрева лошади на Трою / Спустилась смерть (как и положено, крылата)…» /2; 19/, «И взлетели “стрекозы” с протухшей реки, / И потеха пошла в две руки, в две руки» /5; 212/. В черновиках последней песни сказано: «Смерть пала на нас из железных “стрекоз”» /5; 534/, - а в предыдущей: «Спустилась смерть…».

Итак, «крылатыми» образами персонифицированной власти в произведениях Высоцкого являются: беда, гриф, стервятник, ворон, смерть, Черномор и святой дух.

В «Песне про плотника Иосифа» герой говорит о своем противнике: «Хоть он возрастом и древний / И хоть годов ему тыщ шесть, / У него в любой деревне / Две-три бабы точно есть», — что предвосхищает стихотворение «Много во мне маминого…», внешний сюжет которого посвящен жизни людей в каменном веке, а на уровне подтекста говорится о жизни в СССР. Соответственно, советские чиновники представлены там в образе старейшин: «Завели старейшины — а / Нам они примеры, — I По две, по три женщины, по / Две, по три пещеры». Тут же вспоминаются обличение Иваном-дураком Кащея в «Сказке о несчастных лесных жителях» и описание Черномора в «Лукоморье»: «Вон настроил сколько комнат, / Девку спрятал, интриган!», «Без опаски старый хрыч баб ворует, хнычь не хнычь».

Приведем еще одно сходство в действиях Кащея бессмертного и «святого духа»: «Только сам Кащей и блохи / Проникают к ей в постель» /2; 31/ = «Вдруг в окно порхает кто-то / Из постели от жены» /2; 71/ (совпадает и размер стиха).

Обратим внимание также на возраст «святого духа»: «годов ему тыщ шесть». А Кащей назван двухтыщелетним. Этот прием встретится и позднее: «Король, что тыщу лет назад над нами правил, / Привил стране лихой азарт игры без правил» /4; 124/, «Наше племя ропщет, смея / Вслух ругать порядки. / В первобытном обществе я / Вижу недостатки. / Просто вопиющие — / Довлеют и грозят, / Далеко идущие – 1 На тыщу лет назад» /5; 197/. Процитируем также песню Юлия Кима «Счастливое детство» (1964), посвященую Петру Якиру: «Три тыщи лет тому / У племени Муму / Обычай был — детей дарить языческому богу, / И гибли малыши, не зная, почему, / А щас известно хоть кому, / За что его и что ему — / Прогресс, ребята, движется куда-то понемногу… / Ну, и слава богу!».

Между тем, в «Песне про плотника Иосифа» имеется один весьма неожиданный вариант: «Машка — красная паскуда — / Так и лезет на скандал» (АР-4-60). Эпитет красный, употребленный в негативном контексте в произведении, написанном в ноябре 1967 года, когда отмечалось 50-летие советской власти, вряд ли можно назвать случайным (как и позднее в «Сказочной истории»: «Ихний Дядька с Красной Пресни / Заорал: “Он пишет песни… / Пропустите дурака!”» [1103] ^[1104] ; АР-14-152).

1103

Вообще слово «красный» и его производные часто фигурируют у Высоцкого в негативном контексте: «Борис Буткеев (Краснодар) / Проводит апперкот» /1; 199/, «Сколько лет счастья нет, / Впереди — всё красный свет!» /2; 148/, «Портреты Ленина во всех ракурсах, и всё красно от кумача» /6; 285/.

1104

Святой инквизиции сродни и врач в стихотворении 1968 года, где он тоже обладает правом «продавать индульгенции», то есть отпускать грехи: «Я сказал врачу: “Я за всё плачу — / За грехи свои, за распущенность. / Уколи меня, — я сказал врачу, — / Утоли за все, что пропущено”». Но в итоге лирического героя сажают в психушку и «колят два месяца кряду». Позднее мотив отпущения грехов будет обыгран в «Песенке про Козла отпущения».

Неудивительно, что эта «паскуда» оказалась заодно со святым духом: «Разоби-делася дура: / Вроде, значит, помешал!» (поэтому совпадает обращение Ивана-дурака к Кащею бессмертному и лирического героя к этой самой «Машке»: «Ах ты, гнусный фабрикант!» = «Ах ты, скверная жена!»). А в октябре 1967 года, то есть в аккурат к юбилею советской власти, была написана песня «Наши предки — люди темные и грубые…», где появился (вновь в саркастическом контексте) аналог святого духа — святая инквизиция, которая «под страх / Очень бойко продавала индульгенции, / Очень шибко жгла ученых на кострах»896, - как уже было в «Песне о вещей Кассандре»: «Но ясновидцев — впрочем, как и очевидцев, — / Во все века сжигали люди на кострах».

Напомним, что Высоцкий в это время постоянно играл в театре роль Галилея, которого инквизиторы вынудили отречься от своих убеждений, и всё это, естественно, проецировалось им на свои собственные взаимоотношения с советской властью (сравним еще в стихотворении «Хоть нас в наш век ничем не удивить…», 1968: «Когда ж другой дельфин догнал того / И убеждал отречься от крамолы — / Он ренегатом обозвал его / Ив довершенье крикнул: “Бык комолый!”»). А в песне «Мы из породы битых, но живучих…» (1977) поэт прямо отождествит советскую власть с инквизицией: «Ломали, как когда-то Галилея, / Предсказывали крах — прием не нов». Косвенно этот мотив упоминается в черновиках «Масок» (1970): «Другой сосед — палач и инквизитор» (АР-9-87). Поэтому и в стихотворении «Палач» (1977) этот самый палач «об инквизиции с почтеньем отзывался, / И об опричниках — особенно тепло».

Что же касается эпитета святой, то и в «Песне про плотника Иосифа», и в стихотворении «Наши предки — люди темные и грубые…» он используется с явным сарказмом, поскольку святой считает себя сама власть (вспомним «Песню Соловья-разбойника и его дружков»: «Зря на нас клевещете, / Умники речистые! / Всё путем у нечисти, / Даже совесть чистая»), однако ее действия говорят об обратном.

Теперь перейдем к песне «Невидимка» (1967). Легко догадаться, что власть здесь персонифицирована в образе невидимки. Его присутствие постоянно ощущает лирический герой, но не может избавиться от него, поскольку тот неуловим. И такое положение дел является прямым отражением жизни Высоцкого.

Начнем со свидетельства бывшего резидента КГБ в Японии Константина Преображенского: «Кстати, в квартире может быть установлена еще и потайная телекамера, но о ней предпочитают не думать. По крайней мере, старые чекисты рассказывали нам, молодым, что когда Владимир Высоцкий встречался с Мариной Влади в гостинице “Националь”, то наблюдать за ними из номера этажом выше, в котором находилась аппаратура подсматривания (мероприятие “О” на языке КГБ), съезжалось чуть ли не все руководство комитета» [1105] . Другой способ прослушивания упомянут замдиректора Донецкой областной филармонии Леонидом Мордушенко: «Однажды Володя пожаловался мне на притеснения со стороны властей и показал на лампочку под потолком, сказав, что органы записывают» [1106] . А Галина Шубарина — вдова эстрадного танцора Владимира Шубарина — рассказала о таком случае: «На съемках фильма “Опасные гастроли” они поселились в Одессе в гостинице “Аркадия”. <.. > Тут заходит Высоцкий: “Володь, меня, видно, кагэбэшники секут. Я Марине набираю и успеваю только сказать: “Здравствуй, это я!” — больше ничего не слышно. Давай с тобой номерами поменяемся…”» [1107] . Правда, иногда чекисты позволяли Высоцкому поговорить с Мариной Влади «без свидетелей», но… в обмен на его песни: «…мы часами ворковали с возлюбленными по телефону, я с Таней, он с Мариной, жил я тогда у Володи. А его линия, естественно, прослушивалась. Высоцкий говорил в трубку гэбистам: “Ребята, это очень личное. Прошу, не слушайте. Я вам потом спою”. Щелчок — и отключились. Он: “Мариночка, любимая…”. Закончил разговор, минут через десять-пятнадцать — звонок. Беру трубку, там: “Володь, мы ждем обещанного”. Кричу ему: “Володя, тебя — кагэбэ!”. Ну и всё. Часа два он им пел, а я стоял рядом, работая микрофоном для чекистов, трубку держал» [1108] . Но наряду с этим Высоцкий нередко позволял себе подшутить над прослушивавшими его гэбэшниками. Сотрудница издательства «Просвещение» Галина Денисенко запомнила такой эпизод: «Ну, мы считали, что за ним присматривают, и он нарочно иногда начинал говорить такие правильные-правильные вещи, поднимал голову к потолку и говорил: “Вы слышите меня, товарищ майор?” <…>. Не знаю, были ли “прослушки” у меня в комнате. Вряд ли» [1109] ^{[1110] [1111]} . Об этом же говорила переводчица Мишель Кан редактору Информационного агенства «Новости Армении» Ани Афян: «Он часто брал трубку, чтобы позвонить, и кричал в трубку: “Алё, я уже говорю. Записываете?”. А что ему еще оставалось делать?»902

1105

Преображенский К. КГБ в Японии. Шпион, который любил Токио. М.: Центрполиграф, 2000. С. 301.

1106

С Владимиром Высоцким по Донецкой земле. Вып. 5 / Сост. В.А. Локтионов, В.А. Яковлев. — г. Донецк. — г. Комсомольское (Донецкая обл.), 2004. С. 14–15.

1107

Харченко В. Министерство культуры отказалось хоронить легендарного танцора // Экспресс-газета. М., 2002. 16 мая. № 19. С. 12.

1108

Юнгвальд-Хилькевич Г. Мушкетеры, Высоцкий и папа Карло / Записала Залина Дзеранова // Караван историй. 2012. № 6. С. 103 — 104.

1109

Белорусские страницы-92. Владимир Высоцкий. Из архива Л. Черняка-22. Минск, 2011. С. 39.

1110

Вспоминая Высоцкого. Интервью с Мишель Кан, 25.01.2016 // https://news.am/rus/news/307989.html

1111

В том же 1967 году этот мотив встретится в стихотворении «Вы учтите, я раньше был стоиком…» и в черновиках «Песни про джинна»: «Расшатал свои нервы и знания, / Приходить стали чаще друзья с вином» /2; 14/, «Я раньше был большой любитель выпить, / А также был любитель закусить <…> Откровенно говоря, выпить я любитель, но / К этим шуткам отношусь очень подозрительно» /2; 327/. Да и позднее лирический герой скажет: «Когда я выпью, мне грозятся: “Не буянь!” / Когда я трезв, меня стращают: “Не скули!”» («Жизнь оборвет мою водитель-ротозей…», 1971 /3; 310/). А в основной редакции «Песни про джинна» он демонстрирует уверенность: «Если я чего решил — выпью обязательно!», «Морды будем после бить — я вина хочу!», — так же как и Владимир в «Венских каникулах» (1979): «Моралисты проклятые! Пить нельзя! А я хочу и буду!» /7; 395/ (вспомним анкету 1970 года: «Хочешь ли ты быть великим? — Хочу и буду»). Кроме того, черновой вариант первой строки «Невидимки»: «Хожу ли я. пишу ли я, пью водку или чай» /2; 374/, - отзовется в начале «Веселой покойницкой» (1970): «Едешь ли в поезде, в автомобиле / Или гуляешь, хлебнувши винца».