Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект

Помимо манекенов, поведение главврача напоминает поведение хозяина, занявшего дом лирического героя, пока он воевал, в песне «Я полмира почти через злые бои…» (1974): «Там сидел за столом да на месте моем / Неприветливый хмурый хозяин» (АР-12-206) = «Серьезный доктор сел за стол»™, «Он мрачно тер себе скулу» (АР-11-44); «Ну а он даже ухом в ответ не повел» = «Мне чья-то желтая спина / Ответила бесстрастно»; «И забило меня, зазнобило» (АР-12-206) = «И меня заколотило, зазнобило от стыда» (АР-11-50); «Извините, товарищи, что завернул / По ошибке к чужому порогу!» = «И я воскликнул: “[Виноват! / Я не ту]<да попал>”»207; а также действия власти и ее приспешников в песне «Королевский крохей» (1973): «Названье крохея — от слова “кроши”, / От слова “кряхти” и “крути”, и “круши”» = «А он кряхтел, кривился, мок»; «Кроши веселей» (АР-1-170) = «Он веселел, входил в экстаз» (АР-11-39); «Привил стране лихой азарт игры без правил» = «А он зверел, входил в экстаз» /5; 397/, «Кругом полно веселых лиц — / Участников игры» /5; 389/; «Девиз в этих матчах: “Круши, не жалей\”» = «Где-где, а тут не берегут» /5; 395/.

Кроме того, в строке «От слова “кряхти” и “крути”, и “круши”» встречается еще один характерный для творчества Высоцкого мотив: «Он кручен-всрчен, бит о камни» («Живучий парень», 1976), «Настрадался в одиночку, / Закрутился блудный сын» (частушки к спектаклю «Живой», 1971), «Крутанет ли в повороте…» («Две судьбы», 1977). А начальная строка «Королевского крохея» — «Король, что тыщу лет назад над нами правил…» — заставляет вспомнить стихотворение «Много во мне маминого…» (1978): «В первобытном обществе я / Вижу недостатки <…> Далеко идущие — / На тыщу лет назад», — то есть идущие с того времени, когда правил этот король. Нетрудно догадаться, что в обоих случаях в аллегорической форме говорится о советском строе. Поэтому стихотворение «Много во мне маминого…» также содержит общие мотивы с «Историей болезни»: «Вдруг — хвать! — на стол тебя, под нож» = «Хвать тебя за волосы! — / И глядь — тебя и нет»; «И, конечно, испугался — / Думал, до смерти забьют» (АР-11-52) = «Целу жизнь пугаешься, / Ловишь каждый взгляд: / Малость зазеваешься — / Уже тебя едят» [1866] ^{[1867] [1868]} (АР-8-132); «Молил и унижался» = «.. молю я исто»; «Во весь свой пересохший рот / Я скалюсь: “Ну, порядки!”» = «Наше племя ропщет, смея / Вслух ругать порядки»; «Я обнаглел и закричал: / “Бегите за бутылкой!”» /5; 386/ = «Мы стоим, нас трое, нам — / Бутылку коньяку…» /5; 200/.

1866

Сравним в других произведениях: «Про пугливого шизофреника» (Ленинград, ВАМИ, 25.11.1976), «Я пугливый: чуть что — задрожу» (АР-2-103), «Дрожал всем существом своим» /5; 77/, «Дрожу я от волос до пят» /5; 396/, «И так от лодыжек дрожу до ладошек» /4; 102/, «Дрожать, бежать и торопиться — мой удел» /4; 321/, «Не поймешь, откуда дрожь — страх ли это, грипп ли?» /2; 232/.

1867

Через год после «Баллады о борьбе» отзвук данного мотива возникнет в песне «Этот день будет первым всегда и везде…»: «Испытай, завладев еще теплым мечом / И доспехи надев, что почем, что почем <…> Если путь прорубая отцовским мечом…» = «По горячим следам мореходов живых и экранных, / Что пробили нам курс через рифы, туманы и льды…».

1868

Москва, ВПТИтяжмаш, 10.04.1980.

В первом случае главврач «озарился изнутри / Здоровым недобром», а во втором представители власти «притворились добренькими». При этом власть считает лирического героя дураком: «Хотя для них я глуп и прост…» («Ошибка вышла»), — но сам он так не считает: «Ведь по многим отзывам — / Я умный и не злой» («Много во мне маминого…»). И, наконец, если главврач «смачно крякнул, сел за стол» /5; 373/, то и «люди с вениками» тоже «ухают и крякают, / Хихикают и пьют» /5; 198/.

Помимо медицинской трилогии, предшественницей стихотворения «Много во мне маминого…» является «Баллада о борьбе» (1975): «Детям вечно досаден / Их возраст и быт, / И дрались мы до ссадин, / До смертных обид, / Но одежды латали / Нам матери в срок…» = «Под кустами ириса / Все попередрались <.. > Дети все с царапинами / И одеты куцо» («детям» = «дети»; «дрались» = «попередрались»; «одежды латали» = «одеты куцо»); «Если путь прорубая отцовским мечом…» = «Топорами папиными / День и ночь секутся»209.

Различие же состоит в интонациях: драматической (в первом случае) и горькоиронической (во втором).

Исполняя на своих концертах «Песенку про Кука», Высоцкий говорил: «Они, аборигены — и австралийские, и вообще островитяне, его любили, Кука. Так пишут современники. И съели все равно. Именно, может быть, поэтому. Потому что любили. Так бывает, что любят и все равно съедят. Так что мы с вами знаем это. Что сами делаем довольно часто. “Мы вас любим, мы вас любим”, смотришь…»2ю.

И именно об этом идет речь в стихотворении «Много во мне маминого…»: «Ходишь — озираешься / И ловишь каждый взгляд. / Малость зазеваешься — / Уже тебя едят». Здесь стоит отметить одинаковую иронию лирического героя по отношению к советскому строю в этом стихотворении и в песне «Про любовь в каменном веке» (1969): «Наш строй хорош, но я нашел изъян. <…> Я первый из людей вступаю в спор, / Законы первобытные поправ» (АР-7-5) = «В первобытном обществе я / Вижу недостатки» (АР-8-130) («строй» = «обществе»; «я нашел изъян» = «я вижу недостатки»; «первобытные» = «в первобытном»); и ряд других перекличек между этими произведениями: «В век каменный и не достать камней!» = «Я из века каменного, / Из палеолита <…> За камнями очереди. / За костями тоже»; «Мне боязно, едва лишь я усну» /2; 471/ = «Целу жизнь пугаешься» (АР-8-132); «Ведь ты глядишь, едва лишь я усну, / Голодными глазами на меня» (АР-7-8) = «…Ловишь каждый взгляд»; «Нельзя из людоедов брать жену!» = «Малость зазеваешься — / Уже тебя едят»; «А ну отдай мой каменный топор…» = «Топорами папиными / День и ночь секутся»; «Сиди вон и поддерживай огонь» = «Дрянь в огонь из бака льют, / Надыбали уют»; «Старейшины сейчас придут ко мне» = «Завели старейшины / (А нам они примеры)..» [1869] ^[1870] .

1869

Все эти переклички могут служит косвенными аргументами в пользу новой датировки стихотворения «Много во мне маминого…» — весна 1970 (Белорусские страницы-160. «Комментарии к поэтическим текстам В.С. Высоцкого». Исследования В. Шакало, Ю. Гурова. Минск, 2016. С. 63).

1870

Как уже было в «Песне о вещей Кассандре»: «Во все века сжигали люди на кострах». А «изжарили и съели» также главного героя «Одной научной загадки…»: «Переживают, что съели Кука».

В стихотворении «Много во мне маминого…» сказано: «Под кустами ириса / Все попередрались», — и такая же картина описывается в «Песенке про Кука»: «Как в кружок усевшись под азалии, / Поедом — с восхода до зари — / Ели в этой солнечной Австралии / Друга дружку злые дикари» («под кустами ириса» = «под азалии»; «все» = «друга дружку»; «попередрались» = «ели»). Этот же мотив разрабатывается в «Смотринах» и в «Чужом доме»: «Потом пошли плясать в избе, / Потом дрались не по злобе / И всё хорошее в себе / Доистребили», «Разоряли дом, / Дрались, вешались».

А описание роскоши, в которой живут советские чиновники в стихотворении «Много во мне маминого…»: «Завели старейшины / (А нам они — примеры) / По две, по три женщины, по / Две, по три пещеры», — содержит неслучайное сходство с написанным за год до этого стихотворением «Снова печь барахлит…» (1977), где «всемогущий блондин» хвастается лирического герою: «У меня, — говорит, — две квартиры уже, / Разменяли на Марьину рощу». И в обоих случаях герой обращается с мольбой к представителям власти: «Я почти зарыдал — / Может, тут повезет <.. > Я на жалость его да за совесть беру» (АР-9-94) = «Встреться мне, — молю я исто, — / Во поле, элита, / Забери ты меня из то- / Го палеолита!». Кстати, призыв забери фигурирует и в первом случае: «Я догнал его, лихо к нему подкатив: / “Слышь, браток, забирай-ка машину!”» (АР-9-94). В свою очередь, последняя строка напоминает обращение героя к сквалыге из стихотворения «Копошатся — а мне невдомек…» (1975): «Слышь, приятель, играл бы в лото!» (АР-2-204). И если в «Снова печь барахлит…» герой мечтает: «Может, тут повезет», — то в «Много во мне маминого…» он вынужден признать: «Нет, как нет, везения, / Но это не беда» (АР-8-132).

Однако самыми ранними песнями, имеющими сходства со стихотворением «Много во мне маминого…», являются «Лукоморья больше нет» (с. 361) и «Наши предки — люди темные и грубые…» (1967): «…люди темные и грубые» = «Бродят люди с вениками, / [Грубо], Матерно ругаясь» (АР-8-131) (а «веники» уже упоминались в стихотворении «Прошу прощения заране…», 1971: «И, веники в руках сжимая, / Вздымали грозно, как мечи»); «Кулаками друг на дружку помахав» = «Помахают копьями / И снова за свое» (АР-8-131) (в свою очередь, черновой вариант первой песни: «Топорами друг на дружку помахав»; АР-7-180, - также находит соответствие во второй: «Топорами папиными / День и ночь секутся»); «Хитрые жрецы свои преследовали цели» = «Нам жрецы пророчили — де, / Будет всё попозже» (АР-8-132); «В жертву принести они трех воинов велели» = «Жертвоприношениями злоупотребляют»; «Принесли, конечно, принесли и съели» = «Малость зазеваешься — / Уже тебя едят»; «И святая инквизиция под страх <…> Очень шибко жгла ученых на кострах» = «Чуть чего напакостил — / Изжарят и съедят^ (АР-8-131).

Но одновременно с этим в обоих произведениях используется маска пролетариев: «Это изошутка фоторепортерской банды, / Это просто утка буржуазной пропаганды» (АР-7-174) = «Бедные, богатые — / У них, а не у нас» (АР-8-132).

Что же касается мотива жертвоприношений, то он разовьется в стихотворении «А мы живем в мертвящей пустоте…» (1979): «И обязательные жертвоприношенья. / Отцами нашими воспетые не раз, / Печать поставили на наше поколенье...» = «Между поколениями / Ссоры возникают: / Жертвоприношениями / Злоупотребляют». А словосочетание отцами нашими заставляет вспомнить «Мистерию хиппи» (1973), где также говорилось о конфликте поколений: «.Довольно выпустили пуль / И кое-где, и кое-кто / Из наших дорогих папуль…». Фактически это те же самые «наши предки — люди темные и грубые», которые тоже «выпустили пуль», то есть занимались массовыми убийствами: «В жертву принести они трех воинов велели».

Добавим, что мотив пустоты, встречающийся в стихотворении «А мы живем в мертвящей пустоте…», разрабатывается и в «Райских яблоках»: «Неродящий пустырь и сплошное ничто — беспредел». Причем этот пустырь также является мертвящим: «И погнал я коней прочь от мест этих гиблых и зяблых». Неудивительно, что между «Райскими яблоками» и «Много во мне маминого…» наблюдаются еще некоторые сходства, включая иронию по поводу жизни в СССР: «И как ринулись все в распрекрасную ту благодать!» = «От повальной грамоты — / Сплошная благодать» (АР-8132). А поскольку в первом случае говорится о пустыре, то и во втором описывается столь же неприглядная картина: «Продали леса все сразу / Племенами соседним» (АР-8-132). В результате образовалась пустота, на которой «зацвела осенняя / Травинка-лебеда». Кстати, вариация мотива «продали леса» уже встречалась в песне «Лукоморья больше нет», где «здоровенные жлобы», то есть те же «люди темные и грубые», «порубили все дубы на гробы», что также имело своим следствием пустоту.

***

Теперь остановимся на общих мотивах между «Историей болезни» и «Письмом с Канатчиковой дачи» (1977).

В черновиках «Письма» пациенты обращаются к главврачу: «Самый главный врач Маргулис! / Где кораблик? Был да сплыл?» /5; 471/. И этот же оборот использует лирический герой в песне «Ошибка вышла»: «А самый главный сел за стол, / Вздохнул осатанело / И что-то на меня завел, / Похожее на дело», — но это неудивительно, поскольку в обоих случаях действие происходит в психушке. А прототипом «самого главного врача Маргулиса» является главврач Московской психиатрической больницы № 1 им. Кащенко Валентин Морковкин (1923 — 2007), который впоследствии сетовал на то, что получил известность исключительно благодаря песне Высоцкого: «Сколько всего сделал в области психиатрии, а попал как-то к нам один алкоголик лечиться и прославил меня навесь мир» [1871] ^{[1872] [1873]} . Впрочем, на Западе этот человек стал известен, в первую очередь, благодаря книге Александра Подрабинека «Карательная медицина», где фигурировал в «черном списке» под номером 542^м, и воспоминаниям узника психбольницы им. Кащенко Евгения Николаева, где тот приводит свои диалоги с разными врачами, и в том числе с Морковкиным, который, к примеру, 28 апреля 1978 года фактически угрожал ему пресс-хатой за написание писем протеста: «Значит, лечить надо. И если вы еще будете у меня нарушать режим, то я переведу вас в отделение к самым буйным больным. У меня есть такие больные, которые вас каждый день будут избивать». А в конце дал понять: «Писать прекратите. А то мы вас не выпишем до тех пор, пока не прекратите писать^⁵.

1871

Квасневская С. Мифы. Вся правда о Маргулисе // Огонек. М., 2008. 31 марта — 6 апр. (№ 14). С. 38.

1872

Подрабинек А.П. Карательная медицина. Нью-Йорк: Хроника, 1979. С. 170.

1873

Николаев Е.Б. Предавшие Гиппократа. London: OPI, 1984. С. 207 — 208.

Вот каким вкладом «в область психиатрии» до конца своих дней гордился подполковник медицинской службы В.М. Морковкин…

Но вернемся к сопоставлению песни «Ошибка вышла» и «Письма с Канатчиковой дачи», в которых, помимо оборота самый главный, присутствует еще несколько похожих характеристик главврача: «Здоровый лоб возник в двери» /5; 390/, «Мне кровь отсасывать не сметь / Сквозь трубочку, гадюки!» [1874] = «Вон он, змей, в окне маячит» (АР-6-36), «Вызывайте нас скорее / Через гада-главврача» (АР-8-38); «Мне кровь отсасывать не сметь / Сквозь трубочки, падлюки\ / Я больше не хочу сидеть, / Сложа худые руки» [1875] ! = «Он, падлюга, будет выпит» (АР-8-58). Последняя реплика принадлежит «бывшему алкоголику, матершиннику и крамольнику», являющемуся одним из авторских двойников, а в песне «Ошибка вышла» лирический герой говорит о себе: «Я перепил вчера» /5; 400/ (алкоголик), «Колите, сукины сыны» /5; 80/ (матерщинник), «И раньше был я баламут» /5; 391/ (крамольник).

1874

РГАЛИ. Ф. 3004. Оп. 1. Ед. хр. 33. Л. 22.

1875

Там же.