Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект
Шрифт:
А в другом фрагменте «Дельфинов и психов» читаем: «Да здравствует международная солидарность сумасшедших — единственно возможная из солидарностей! Да здравствует безумие, если я и подобные мне — безумны!».
Неудивительно, что и в стихах лирический герой постоянно выступает в маске безумца: «Жил на свете и без денег / Одинокий шизофреник» («Я и творческий актив…», 1960), «Я говорю: “Сойду сума\”, - она мне: “Подожди!”» («Про сумасшедший дом», 1965), «Здесь иногда рождаются цунами / И рушат всё в душе и в голове» («Цунами», 1969), «Двери наших мозгов / Посрывало с петель» («Баллада о брошенном корабле», 1970), «В голове моей тучи безумных идей» (1970), «Ничье безумье или вдохновенье / Круговращенье это не прервет» («Мосты сгорели, углубились броды», 1972), «И с готовностью я сумасшедшие трюки / Выполняю шутя — все подряд» («Затяжной прыжок», 1972), «Может быть, сошел звонарь с ума?» («Набат», 1972), «Без умолку безумная девица / Кричала: “Ясно вижу Трою павшей в прах!”» («Песня о вещей Кассандре», 1967 [2184] [2185] ), «И закричал безумный: “Да
2184
И звонарь, и Кассандра предупреждают народ о грядущей гибели. Причем в 1972 году Высоцкий еще раз выведет себе в образе звонаря, бьющего в набат: «Я доложил про смену положения — / Пусть, как набат, звучит и впредь: / “Да будет нефть, да будет нефть!”» («Тюменская нефть»; АР-2-79). Вообще же «Набат» Высоцкого имеет многочисленные сходства со стихотворением Льва Смирнова «Серебряный барабан», известным в исполнении Анатолия Иванова с конца 60-х годов: «Мы отведали злого свинца, / Мы легли вот под этой опушкой… / Бей в каленые наши сердца / Трехпудовой своей колотушкой! / В эту тихую звонкую рань, / В час, когда мы светлы и унылы, / Барабань, барабань, барабань / Безымянные наши могилы!». В обоих произведениях образы барабана и колокола расширяются до всемирных масштабов: «…И серебряный свой барабан, / Как луну, над землею повесил» ~ «Заглушая лиру, / Звон идет по миру, — / Может быть, сошел звонарь с ума?». Если в первом случае присутствует обращение к «лихому барабанщику», то во втором — к звонарю: «Бей в каленые наши сердца / Трехпудовой своей колотушкой» ~ «Бей же, звонарь, разбуди полусонных, / Предупреди беззаботных влюбленных, / Что хорошо будет в мире сожженном / Лишь мертвецам и еще нерожденным». У Высоцкого звучит призыв «разбуди полусонных», а у Смирнова сказано: «Застучи в наши темные сны». Отметим еще одну параллель между «Серебряным барабаном» и песней «В младенчестве нас матери пугали…» (1977), в которой речь ведется от лица погибших в сибирских лагерях: «Мы легли вот под этой опушкой…» ~ «Мы здесь подохли — вон он, тот распадок». Такой же образ повествователя встречается в «Звездах» (1963) Высоцкого и в «Ошибке» (1964) Галича: «Если б не насмерть, ходил бы тогда / Тоже — Героем», «Мы похоронены где-то под Нарвой».
2185
Иркутск, у Л. Мончинского, июнь 1976.
Неслучайно также в концовке «Баллады о Кокильоне» сказано: «Возьмем Ньютона, Бора и старика Эйнштейна — / Вот три великих мужа, — четвертый — Кокильон!». Почему Ньютон и Эйнштейн — понятно. Но почему упомянут Нильс Бор? Да потому что «кто-то там с фамилией “Нильс Бор” / Сказал, что чем безумней — тем вернее» («Лекция: “Состояние современной науки”», 1967).
Как вспоминает Игорь Кохановский: «У Володи был коронный этюд, когда он на улице разыгрывал “серьезного” сумасшедшего, разговаривающего с фонарным столбом. При этом он “держал” публику до тех пор, пока вокруг него не собиралось человек тридцать-сорок или какой-нибудь бдительный страж порядка не раздвигал толпу, чтобы выяснить, в чем дело. Тогда Володя говорил нам: “Ну ладно, ребята, пошли!” — и все собравшиеся, поняв, что их дурачили, взрывались хохотом» [2186] .
2186
Коотюккевч М. Чутыюмедденнее, ккнн… // Москквскииккмсомолец.2200.25 июля.
Безумным притворяется и Гамлет Высоцкого в спектакле Театра на Таганке. А в стихотворении «Мой Гамлет» (1972) возникнет соседство гениальности и сумасшествия: «Но гениальный всплеск похож на бред». Этот же «гениальный всплеск» будет упомянут в стихотворении «Упрямо я стремлюсь ко дну…» (1977) в сочетании с мотивом гонимости: «Всё гениальное и не- / Допонятое — всплеск и шалость — / Спаслось и скрылось в глубине / Всё, что гналось и запрещалось».
Нетрудно догадаться, что поэт здесь говорит о самом себе, поскольку он принадлежал к той категории людей, которая «гналась и запрещалась». Этим и объясняется характеристика главного героя «Баллады о Кокильоне»: «Но мученик науки, гоним и обездолен…». Причем если в предыдущем стихотворении «всё гениальное» было названо недопонятым, то в таком же положении оказался и «простой безвестный гений» Кокильон: «Верней — в три шеи выгнан непонятый титан». Поэтому Высоцкий и исполнял с такой страстью «Песню акына» на стихи Вознесенского: «Чтоб кто-нибудь меня понял — / Не часто, ну хоть разок!».
Теперь вернемся к повести «Дельфины и психи» и рассмотрим тот стишок, который «один свидетель в протоколе написал»: «Ничего не знаю, / Ничего не вижу, / Ничего никому не скажу, — / Ча-ча-ча».
Эти слова представляют собой измененный рефрен из популярного шлягера 60-х: «Ничего не вижу, / Ничего не слышу, / Ничего не знаю, / Ничего никому не скажу». Вводя этот безобидный текст в монолог главного героя, Высоцкий переосмысливает его с точки зрения сюжета повести. Можно даже восстановить последовательность событий, связанных с этим стишком: от героя, выступающего в качестве свидетеля, требовали доноса на людей, которых он знает, но, не желая никого выдавать, он написал в протоколе: «Ничего не знаю, / Ничего не вижу, / Ничего никому не скажу».
Действие в повести близится к развязке, и постепенно все сюжетные пласты сливаются в один: дельфины и киты, то есть аналог лирического мы, освобождают тех, кто находится в психиатрической клинике, то есть в том же океанариуме, и сажают в нее профессора, которого рассказчику становится даже жаль: «Какого-то человека привезли <…> Говорит, что профессор, и про дельфинов гадости рассказывает. <…> Надо поговорить с главврачом. Пусть, действительно, поколют. Больной все-таки человек. Челюсть вставная. Говорит про какие-то электроды. Надо взять шефство, а то заклюют. <…> Человек со вставной челюстью молол
какую-то совсем уж чушь [2187] [2188] . Про какой-то дельфиний ультиматум, и выл. Его, наверно, перевезут вниз, к буйным. Жаль!» (АР-14-92, 94).2187
Сравним в других произведениях: «Пусть много говорил белиберды / Наш тамада — вы тамаду не троньте» /2; 499/, «Два пижона из “Креста и полумесяца” <…> Передали ахинею с околесицей…» /2; 143/, «Огонь многоязыкий языками мелет вздор» /5; 519/. А «ахинею» и «вздор» несли также еврокоммунисты в стихотворении «Новые левые — мальчики бравые…»: «Слушаю полубезумных ораторов: / “Экспроприация экспроприаторов…”» /5; 204/.
2188
Такой же ультиматум предъявят пациенты психбольницы в «Письме с Канатчиковой дачи» и лесные звери в черновиках «Заповедника»: «Пишет вам вся наша дача <.. > Отвечайте нам, а то…» (АР-861), «Вам вручат петицию / Наши представители» /3; 462/. Нетрудно догадаться, что и океанариум, и психбольница, и заповедник являются олицетворением Советского Союза.
Решение «упрятать самого великого профессора» в психушку напоминает, во-первых, черновик «Песни Гогера-Могера» (1973), где лирический герой тоже мечтал «упрятать» своих врагов: «Я б их, болезных, запер бы / Покрепче перво-наперво» /5; 527/; а во-вторых — судьбу великого князя из стихотворения «Я скачу позади на полслова…» (1973), отдавшего приказ «топтать» и «сечь» лирического героя, который предрекает ему гибель от «кровавого кованого меча», так же как и в стихотворении «Я спокоен — он мне всё поведал…»: «Всех, кто гнал меня, бил или предал <…> Побей вас камни, град или картечь».
А дельфины и киты тем временем освобождают всех заключенных: «Кто-то вошел. О! Что это! Что это! Какие-то люди, нет, не люди. Какие-то жуткие существа, похожие на рыб. <…> Но нет: они улыбаются, они распахнули настежь все входы и выходы, они идут к нам и какими-то чудными голосами что-то читают. Про нас. Мы свободны» /6; 46 — 47/.
Надо сказать, что это слияние двух сюжетных пластов было уже намечено несколькими страницами ранее, когда дельфин во время разговора с профессором-ихтиологом говорил ему: «У нас нет лечебниц, профессор. А когда стали гибнуть наши товарищи — ропот недовольства впервые прошел по океанам…» /6; 42/. И в конце этого разговора он пообещал представить профессору ультиматум по освобождению пациентов психбольницы: «Завтра вы получите наш план и ультиматум и передадите его людям!»536 /6; 43/.
На следующий день протрезвевший профессор нашел у себя на столе нечто. В нем было коротко и недвусмысленно:
«Союз всего разумного, что есть в океане, предлагает человечеству в трехдневный срок провести следующие меры:
1. Ввести сухой закон для научных работников.
2. Закрыть все психиатрические клиники и лечебницы.
3. Людей, ранее считавшихся безумными, распустить с почестями.
4. Лечебницы сдать под школы.
В случае, если это не будет выполнено, Союз предпримет необходимое. В случае выполнения, Союз больше ничего не требует от человечества и прекращает всякие контакты впредь до лучших времен».
Отсюда следует, что океанариум и психбольница — это одно и то же, а значит, дельфины и киты — это и есть пациенты психбольницы, над которыми профессор-ихтиолог («главврач») ставит «мерзкие опыты»: профессор внедряет в мозг дельфинам и китам электроды и режет их по-живому, а врачи насильно колют пациентов.
Итак, дельфины и киты совершили в океанариуме революцию, то есть пациенты психиатрической больницы взбунтовались против врачей (профессора-ихтиолога и других «работников науки»).
Такая же ситуация возникнет в двух поэтических произведениях: в «Песенке про Козла отпущения», где Козел в итоге сместил медведей, волков и других хищников, которые ранее издевались над ним, и в «Гербарии», где лирический герой вместе с «согражданами-жуками», пчелами и муравьями «сорвался со шпилечек» и выгнал клопов, пауков, а также медянок, гадюк и скорпионов (АР-3-14).
А в концовке «Дельфинов и психи» происходит полная реализация ее названия. После того, как дельфины освободили узников психбольницы, наблюдается следующая картина: «На берегу океана и вдоль его берегов, на воде и под водой бродят какие-то тихие существа. Некоторые из них иногда что-то выкрикнут или забьются в истерике. Но в основном они тихие. К ним все время подплывают дельфины, и они гладят их по спинам или дельфины гладят их. И существа позволяют дельфинам залезать им на спину и щекотать себя под мышками, и даже улыбаются. Как будто им приятно. А может быть, им и в самом деле хорошо! Кто знает?» (С5Т-5-44).
Заметим, что «тихие существа», то есть бывшие пациенты психбольницы, бродят не только вдоль берегов океана, но даже на воде и под водой. Отсюда следует, что люди вернулись к земноводному образу жизни. Эта тема будет развита в стихотворении «Упрямо я стремлюсь ко дну…» (1977): «Зачем простились мы с водой, / Предпочитая влаге сушу?». Здесь лирический герой порывает с сушей, на которой «мы умудрились много знать, / Повсюду мест наделать лобных / И предавать, и распинать, / И брать на крюк себе подобных» (ср. с насильственными уколами и вживлением электродов в повести), и сливается с обитателями подводного мира: «Похлопал по плечу трепанг, / Признав во мне свою породу, /Ия выплевываю шланг /Ив легкие пускаю воду». Нетрудно догадаться, что трепанг символизирует нормальных людей, с которыми лирический герой чувствует себя комфортно [2189] [2190] . Он так же похлопал по плечу героя, как и дельфин в повести «Дельфины и психи»: «“У вас хороший вкус, профессор”, - дельфин покровительственно похлопал его по плечу и жестом пригласил следовать за собой» /6; 41/, «“Я тоже, я тоже помог вам!” — это я кричу. Какое-то существо хлопает меня по уколам и улыбается громадной ослепительной улыбкой. Да это же дельфины, я про них читал и видел фото» /6; 47/.
2189
Такая же ситуация была в песне «Человек за бортом» (1969). «На суше» лирический герой не дождался помощи, поэтому он мечтает, что его вынесет в море: «За мною спустит шлюпку капитан, / И обрету я почву под ногами». Так и произошло в концовке песни.
2190
Шемякин М.: «Я уговаривал его не умирать…» / Беседовал В. Перевозчиков // Работница. М., 1989. № 8. С. 28.