Энергия кризиса

Сам Шухов подтрунивает над присущей ему этикой тщательности, точности и бережливости: «Но так устроен Шухов по-дурацкому, и никак его отучить не могут: всякую вещь и труд всякий жалеет он, чтоб зря не гинули» (с. 76). Хозяйственная этика превращается в нем в отличительную черту характера: так же экономно – предельно основательно и осознанно [136] – Шухов жует свою порцию хлеба. Следуя Джексону, все поведение Ивана Денисовича можно описать при помощи экономических категорий: «Экономное обращение с вещами, с собственной энергией и со временем определяет жизнь Шухова в лагере» [137] .

136

См.: Kodjak А. Alexander Solzhenitsyn. P. 29.

137

Jackson R. L. Solshenizyn. S. 248.

Если с точки зрения закона солидарная взаимопомощь заключенных представляет собой нарушение репрессивных правил (см. выше), то внутри их общества она создает дух коллективизма [138] и отношения, основанные на взаимообмене [139] . В противовес формальному (репрессивному) лагерному порядку среди узников устанавливаются родственные, характерные для деревенской жизни связи.

Таким образом, Шухов предстает как носитель чего-то аналогичного «сельскому разуму» [140] Н. Федорова или «крестьянской утопии» А. Чаянова [141] , как представитель регрессивной утопии традиционного деревенского хозяйствования. В этом образе можно явно распознать зародыш того солженицынского традиционализма, который впоследствии заметно усилился и приблизил автора к почвенничеству [142] . В «Одном дне Ивана Денисовича» этика экономии, тщательности и взаимообмена преподносится, однако, еще довольно ненавязчиво, поскольку деревенская мудрость Шухова остается имплицитной [143] , почти «инстинктивной» [144] .

138

В этой связи Данн пишет о сохранившемся «органическом принципе коллективности» – Dunn J. F. «Ein Tag» vom Standpunkt eines Lebens. S. 54.

139

Об этом см.: Jackson R. L. Solshenizyn. S. 250.

140

См., например: Федоров Н. Ф. Собрание сочинений в 4-х т. М.: Прогресс, 1995–1999. Т. 2. C. 85–88; Т. 3. C. 352, 407. Важным, если не единственным составляющим элементом «сельской этики» Федорова является хозяйственная этика.

141

Чаянов А. В. Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии. М., 1920; Tschajanow A. Die Lehre von der b"auerlichen Wirtschaft. Versuch einer Theorie der Familienwirtschaft im Landbau. Berlin: Parey, 1923.

142

Ср.: «В этом тексте есть определенная система ценностей – народничество, сконцентрированное в крестьянском протагонисте Шухове, вера в органическое благо, связанное с почвой, которая обнаруживается в тот момент, когда Солженицын подчеркивает полную лишений лагерную жизнь, – все это ценности, уходящие корнями в ностальгию по старой России» – Barker F. Solzhenitsyn. P. 9.

143

Allaback S. Alexander Solzhenitsyn. Р. 53.

144

Благов Д. А. Солженицын и духовная миссия писателя. С. 324.

Переплетение критериев

Увлекаясь кладкой кирпичей, Шухов продолжает работать после звонка, прекращающего принудительную работу заключенных, и даже возмущается этому вмешательству: «Что, гадство, день рабочий такой короткий? Только до работы припадешь – уж и съем!» (с. 76). Иван Денисович до конца выполняет свой «план» ценой нарушения четко установленных временных границ рабочего дня зэков. Этот переход добросовестности в нарушение правила, точности – в неточность демонстрирует, что четкое разделение экономических критериев невозможно, более того: что определенная степень их переплетения неизбежна – в том числе и в случае хозяйственной этики Ивана Денисовича.

В этом плане примечателен ставший знаменитым итог рабочего дня Шухова, в котором удовлетворение от следования принципу точности и добросовестности в работе соседствует с радостью от отступления от норм репрессивной точности в лагере: «На дню у него выдалось сегодня много удач: <…> в обед он закосил кашу, бригадир хорошо закрыл процентовку, стену Шухов клал весело, с ножовкой на шмоне не попался, подработал вечером у Цезаря и табачку купил. <…> Прошел день, ничем не омраченный, почти счастливый» (с. 120).

В «Одном дне» проявляется своеобразный хиазм хозяйственной этики: направленное против тотального контроля спасительное отступление от правил (в традиции обращенного против «латинян» антиформализма православия [145] ) сочетается с (аристотелевской) домостроевской аккуратностью и экономией мастерового человека. Оба принципа привносятся из «свободного» мира за пределами лагеря.

Сосуществование этих двух оценочных критериев в контексте критики экономической действительности лагерного мира является симптомом переплетения двух вариантов хозяйственной этики – традиционного православного антиформализма и домостроевского ригоризма. Этот традиционный ригоризм, в свою очередь, скрещивается у Солженицына с западными правозащитными идеями, образуя гибридный комплекс моральных требований, которые очерчиваются в написанном в конце 1950-х годов «Одном дне», а затем усиливаются и становятся все более жесткими и бескомпромиссными на более позднем этапе. В случае амбивалентной (точно-неточной) хозяйственной этики Ивана Денисовича гибридность возникает не на уровне синтагматики означающих (кальки и т. д.), а на уровне контекстов происхождения правовых и экономических концепций [146] .

145

Uffelmann D. Korruption als Barmherzigkeit? Eine kulturgeschichtliche Hypothese zur Sozialkultur des orthodoxen Ost— und S"udosteuropa // S"oller C., W"unsch Th. (Hrsg.) Korruption im Wettstreit der Disziplinen. Allgemeine Grundlagen und Beispiele aus Osteuropa und S"udostasien. Passau: Universit"at Passau, 2011.

146

Причем гибридность здесь означает не только и не столько синхронное межкультурное заимствование (об этом см.: Bronfen E., Marius B. (Hrsg.) Hybride Kulturen. Beitr"age zur anglo-amerikanischen Multikulturalismusdebatte. T"ubingen: Stauffenburg, 1997), сколько противоречивость или по меньшей мере определенное несоответствие внутри одного конкретного рассказа, восходящее к двум традициям, издавна имплицитно противостоящим друг другу (см. термин «гибридизация» в: Бахтин М. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет. М.: Художественная литература, 1975. С. 170).

Доступность творчества Солженицына западному читателю не в последнюю очередь объясняется тем, что одна сторона хозяйственной этики Ивана Денисовича – этика точности и пафос добросовестной работы – казалась ему сродни западному формальному праву, в то время как Солженицын все сильнее тяготел к устаревшему аристотелевскому домостроительству и реакционному почвенничеству. Таким образом, определенная доля восхищения Солженицыным на Западе и признание, которым он пользовался в 1960-е и 1970-е годы, восходит к предполагаемой гибридности (к импорту западных правозащитных рамок), которая, в конце концов, вновь уступила место реакционной идеализации земства и соборности [147] , а также критике западного потребительства, плюрализма и рыночных реформ в постсоветской России.

147

Солженицын А. Россия в обвале. М.: Русский путь, 1998. С. 180–199.

Инфантилизация памяти

Риккардо Николози

Игорю Палычу, мастеру критического мышления

30 апреля 2015 года в интернет-журнале «Русский пионер» были опубликованы воспоминания Владимира Путина под заглавием «Жизнь такая простая штука и жестокая» [148] . Этот во многих отношениях показательный текст повествует о том, что пережили родители Путина во время Великой Отечественной войны, и примечателен в первую очередь своим доверительным личным тоном – не только в том смысле, что речь идет о семейных воспоминаниях, но главным образом общей устной интонацией. Паратаксис, аргументативные сбои, эпизодическое и ассоциативное течение текста вызывают ощущение непосредственных, спонтанных высказываний человека, делящегося своими воспоминаниями с единомышленниками. Тем самым этот текст вступает в явное несоответствие с обычным для Путина риторическим стилем, отличающимся логической стройностью: вне зависимости от того, насколько убедительной мы считаем его позицию, аргументация Путина, как правило, последовательно выстроена, и даже пафос находит для себя обязательную опору в логосе.

148

См.: http://ruspioner.ru/cool/m/single/4655.

Установка на устность может быть объяснена тем, что речь идет об опосредованных воспоминаниях: Путин вспоминает то, как рассказывали о войне его родители. «Еще хорошо помню, как он мне говорил, что…» – типичный оборот этого текста. Таким образом утверждается личное участие Путина в послевоенном процессе воспоминания, играющем важнейшую роль в установлении культурной идентичности современной России: самое позднее с начала украинского конфликта Вторая мировая война и ее (пост)советская канонизация выступают в качестве значимого аргумента как в истолковании политической ситуации по обе стороны границы, так и в борьбе против новой версии «фашизма».

С подчеркнутой устностью текста мы сталкиваемся уже в самом его начале:

Отец не любил, честно говоря, даже притрагиваться к этой теме. Скорее, было так. Когда взрослые между собой разговаривали и вспоминали что-то, я просто был рядом. У меня вся информация о войне, о том, что с семьей происходило, появлялась из этих разговоров взрослых между собой. Но иногда они обращались и прямо ко мне.

Смысл подобной инсценировки заключается в попытке представить коммуникативную память о войне в ее «а-риторической» непосредственности, подчеркнуть ее жизненность по контрасту с окаменением памяти в брежневскую эпоху. В этой связи текст Путина можно связать с маршами «Бессмертного полка» 9 Мая, во время которого тысячи человек выходят на улицы с портретами своих родственников, участвовавших либо павших на войне; в маршах 2015 и 2016 годов участвовал и сам Путин с портретом своего отца-фронтовика.

Ради речевой инсценировки сообщества памяти Путин готов платить высокую цену: с риторической точки зрения трудно представить себе более неуклюжую попытку, в которой хромают и смысл, и стиль. Уже в начальных предложениях Путин в буквальном смысле слова заикается, спотыкается на многочисленных противоречиях и эллиптических конструкциях; отец то не притрагивается к теме войны, то вспоминает о ней, обращаясь при этом прямо к маленькому Володе – одновременно равноправному собеседнику и человеку, бывшему «просто рядом». Создается впечатление присутствия при инсценировке классической ситуации вербализации памяти – медленного, трудного подбора слов для воссоздания болезненного прошлого, для которого язык даже у столь красноречивого президента оказывается просто не приспособлен.

Текст примечателен также и тем, что мы имеем дело с в высшей степени детской перспективой рассказчика. С одной стороны, она может по факту считаться детской: Путин хотя и рассказывает историю своей семьи из сегодняшней перспективы, однако сами воспоминания коренятся в его детстве. Эта детская перспектива особенно сильно ощущается в эпизодах, когда маленький Путин задает своим родителям вопросы о пережитом и рассказанном ими. Весь текст буквально окольцован этой перспективой: он начинается с приведенных слов Путина-ребенка, а заканчивается репликой: «Вот эти слова я помню с детства».