Enigma

Секунда, и боль внутри сменяется испепеляющим гневом, превращающим кровь в раскаленную до красна магму. Необъятная ненависть охватывает меня в миг, когда родная мать хватает меня за предплечье, и впивается в него зубами с таким остервенением, что, кажется, намерена прогрызть мою плоть до костей. От боли немеет вся рука, и я кричу, сквозь сжатые зубы, чтобы не напугать ее сильнее и не спровоцировать на еще большую агрессию. Чудом, мне удается вырваться, и заметить, как в палату немедля вбегают врачи, вкалывая в шею Эвы дозу снотворного, которая тотчас лишает ее способности двигаться.

– Ма-ма… – надрывно выдыхаю я, ощущая гулкое биение сердца, которые не угомонить сейчас никакими травками и успокоительными. Такого еще, черт возьми, не было.

– Вам нельзя здесь оставаться, мисс Сторм, – распоряжается одна из медсестер, удерживая маму за плечи. Потирая место укуса, рассматривая глубокий след от ее зубов в форме полукруга, я все еще прибываю в шоке, ощущая внутри полную растерянность… и снова эту проклятую беспомощность, и страх… что все мои старания будут напрасны.

Никакие лекарства не спасут маму. Устаревшие, тем более.

– Милая, ты не принесешь мне чай? И клубничную пастилу. Я так люблю ее… – губы Эвы трогает слабая, но умиротворенная улыбка, но она по-прежнему не смотрит на меня, тихо обращаясь в пустоту.

Я хочу что-нибудь сказать или даже снова взять ее за руку, но ее следующие слова заставляют меня ощутить очередной приступ удушья, да такой силы, что я буквально физически ощущаю удавку, затягивающую шею в тугой капкан.

– А где он? Такой красивый молодой человек. В глазах лед, но в сердце такая сила… он подарил мне цветы, милая, – едва слышно шепчут ее губы, и она прикрывает их ладонью, будто смущаясь. – Красивые, правда… – еще тише произносит Эва и закрывает глаза, погружаясь в глубокий сон.

– Это единственный способ остановить приступ. Вам можно не беспокоиться. Она просто немного поспит… – поясняет медсестра, но у меня не остается никаких сил на негодование и возмущение, потому что мой взгляд мгновенно находит цветы, о которых поведала мама.

И как я не заметила, не почувствовала сразу? Не узнать запах сакуры невозможно, но аромат затхлости в помещении оказался сильнее…

Заставив себя сдвинуться с места, подхожу к прикроватной тумбочке, разглядывая уже три ветви сакуры, поставленные в белую вазу. Прикасаюсь к нежным цветкам, прекрасно понимая, что делаю это только ради того, чтобы найти очередное послание, которое оставил мне Карлайл. Да, я могла бы не читать, не смотреть, не открывать записку… но руки сами разворачивают потертый под старину конверт из пергаментной бумаги, и достают то, что находится внутри.

«Я устал ждать.

Вопреки твоим домыслам, я не хотел причинять тебе зла. Но ты не оставляешь мне выбора, девочка.

Ты нуждаешься в защите и заботе, Кэндис.

Твоя мама… хм, еще больше.

Я мог бы дать тебе все, если бы ты добровольно сделала правильный выбор. В полночь срок, данный мной, истекает. Он по-прежнему у тебя есть: вернуться в особняк моей воспитанницей. Или попасть сюда Бесправным мусором. Не заставляй меня сжигать твой сад дотла. И я сейчас не о том, что находится на заднем дворе резиденции».

О Боги, мистер Карлайл накатал мне целую поэму. Что происходит? Это так на него не похоже… и это просто мерзко и отвратительно, несмотря на нейтральный тон послания, в каждом слове сквозит неясная мне угроза, заставляющая мои щеки пылать от острого ощущения опасности, а сердце стучать с перебоями.

Судорожно сглотнув, и бросив на маму, уже уложенную на широкую кровать, прощальный взгляд, подавляю в себе чувство страха, волнения и неуверенности. Если я не соберусь, и поддамся панике, ничего хорошего не выйдет. Но если я брошу все и побегу выплясывать перед Карлайлом, соглашаясь с его условиями, это закончится еще большей потерей свободы, которой у меня, итак, нет.

Господи, как же я устала от этого. Ощущаю себя крошечной рыбкой, пойманной в сети, которую вот-вот вытащат из воды, и с довольной улыбкой будут смотреть, как она задыхается и трясется в предсмертных судорогах.

Перед глазами плывет, пока я несусь к мистеру Картеру, чтобы поинтересоваться о том, какого черта в моей матери допускают посторонних.

– А вот и Вы. Так быстро, мисс Сторм, – когда я вхожу в кабинет доктора, он переводит взгляд с разложенных на столе бумаг, и оглядывает меня с ног до головы каким-то странным, изучающим взглядом. Симпатичный мужчина, с проседью в волосах и мужественными чертами лица, но сейчас он раздражает меня своей нейтрально успокаивающей улыбкой, которую хочется немедля стереть с его лица и, наконец, выяснить, в чем дело.

– Я как раз хотел поговорить с вами… – мистер Картер встает, а меня наоборот приглашает присесть в кресло напротив. Но мне черт подери, сейчас не до вежливости. Легкие горят от невыраженной ярости и возмущения.

– Какого черта, к моей матери подпускают посторонних? – выпаливаю я, ощущая, как ногти врезаются в тыльную сторону ладони.

– Ох… вы о мистере Карлайле? – невинно вскидывая брови, переспрашивает Картер, словно этот глупый вопрос способен отвлечь меня от сути.

– Почему Вы пустили его? Зачем он приходил? Он ненавидел меня и мою маму. Уму непостижимо. За что я вообще плачу? Никаких сдвигов и результатов. Ваши дурацкие лекарства только убивают ее, а Вы – ничего не делаете, засыпая меня бессмысленными обещаниями и даете… пустую надежду… – мой голос срывается, и, прикрыв глаза, я делаю глубокий вдох, пытаясь сдержать бушующие в груди эмоции.

– Успокойтесь, мисс Сторм. Во-первых, мы не только ищем пути лечения Вашей матери, но и ухаживаем за пациенткой так, как ей это необходимо. Поскольку вы работаете, Вы не можете обеспечивать Эве полноценный уход. А посторонних мы к вашей матери не пропускаем, что Вы, – с натянутой улыбкой продолжает Картер. – Я думал, Вы знаете, что мистер Карлайл оплачивает более половины счетов за лечение Эвы с момента ее пребывания здесь, и Вам остается лишь оплачивать налог, проживание в клинике и самые дешевые лекарства.

На мгновение, я даже способность дышать потеряла. Гул крови в ушах становится таким громким, что мне кажется, я оглохну, не вынесу этого шума, разрывающего виски и голову. Приоткрыв пересохшие губы, я пытаюсь что-то сказать… переспросить… попросить повторить… но из моего горла выходят лишь сиплые звуки, прерываемые тяжелым дыханием. Что?

– Да, мисс, именно Макколэй оплачивал баснословные счета за Вас и Эву. Вы же знаете, какие огромные налоги вынуждены платить медицинские учреждения, и какие у нас расценки. А если и не знали, то только благодаря вашему покровителю. Об этом мне бы и хотелось с вами поговорить…