Эпоха харафишей
Шрифт:
— Поистине, Аллах испытывает своих верующих рабов…
Сулейман хотел было прокомментировать его слова, но внезапно вытаращил глаза, уставившись в лицо врага, вот-вот готового напасть на него из неизвестности, и обрушился на землю подобно минарету. Попытался несколько раз встать, но всё напрасно. А затем сдался на милость некоего подобия сна. Саид Аль-Факи и остальные поспешили к нему, он же издавал какие-то непонятные звуки, однако говорить уже не мог.
Сулеймана Ан-Наджи перенесли в дом госпожи Санийи Ас-Самари словно беспомощного ребёнка.
Паралич обрушился на часть его тела,
— Над нами нависло проклятие!
Прошло несколько лет, прежде чем он смог двигаться. Он вновь научился передвигаться, таща половину своего тела, опираясь на две клюки. Развлечением ему служило сидение перед домом или в кофейне. Он произносил одно-два слова, да бросал вокруг себя отсутствующий взгляд, но смысл вещей от него ускользал.
Атрис занял место Сулеймана в клане. Поначалу он был верен ему и даже навещал его… Он полностью выдавал ему его долю из отчислений и умело управлял кланом, говоря ему:
— Вы наш господин и корона на нашей голове…
Но затем обязанности руководства кланом отвлекли его от посещений больного — так он говорил, — и в дом Ас-Самари он захаживал только ради того, чтобы отдать Сулейману причитающуюся ему долю отчислений. Вскоре после этого он объявил себя главой клана и забрал себе долю Сулеймана, не встретив недовольства ни одного из помощников. Напротив, они даже питали надежду, что с его помощью освободятся от последних считанных обязательств, которых придерживался Сулейман в отношении харафишей.
Очень скоро клан вернулся к тому положению, что существовало ещё до эпохи Ашура Ан-Наджи: контроль над переулком вместо служения ему. Единственная служба, которую выполнял клан — это защита себя от остальных кланов. Но и в этом плане Атрис был вынужден заключить перемирие с некоторыми из своих врагов, и союз — с другими. Даже собираемые отчисления он заплатил клану Хусейнийя, дабы избежать заведомо проигрышной для себя битвы. Чем больше его презирали за пределами переулка, тем больше он творил беззаконий в переулке, и тем заносчивее становился с его жителями. Он пренебрегал собственной сестрой Фатхийей, женился и разводился не раз, вместе со своими людьми завладел всеми отчислениями, при этом осыпая харафишей бранью и наказаниями, а знать разжаловал, по словам шейха Саида Аль-Факи, до такой степени, на какую их понизил сам Всемогущий Аллах.
Сулейман Ан-Наджи не только потерял главенство над кланом, но и самого себя. Он больше никем не был; исчезли все стимулы и смыслы. Цепляясь за ускользающую надежду на исцеление, он вопрошал аптекаря Ридвана Аш-Шубакши, тестя своего сына Бикра:
— Нет ли у вас лекарства от такого состояния, как у меня?
Но тот, скрывая своё презрение к нему, отвечал:
— Гомеопатия использовала всё возможное, что только могла…
Ридван Аш-Шубакши сказал себе: «Он желает вновь вернуть себе силы и контроль над кланом, да будут прокляты он и его семейство».
Сулейман обошёл всех угодников Божьих, всех святых — как живых, так и мёртвых, сообщая им по секрету свою надежду, и продолжал тащиться на своих двух клюках или неподвижно сидеть на кресле, словно горшок с варёными бобами. Пред ним
предстала мудрая истина, которую он не знал прежде никогда: он сказал себе, что человек есть всего-навсего жалкая игрушка, а жизнь — только сон. Атрис полностью игнорировал его, как игнорировали и его люди, как и харафиши, которые без всякой жалости считали его главным виновником своих бед.Затем несчастье проникло и в сердце его дома. Казалось, что госпожа Санийя испытывает недовольство, находясь рядом с ним. Она передала заботу о нём служанке и мрачно созерцала жизнь, впрочем, в той же мере, насколько и сама жизнь была сурова с ней. Она нисколько не забыла о своём сыне-беглеце Хидре. Её отношения с Ридваной охладились. Стала чаще отлучаться из дома, находя себе отдушину у соседей, отчего Сулейман испытывал чрезвычайные страдания, говоря себе, что солнце словно исчезло за облаками, и никто не испытывает великодушия к немощному человеку.
Однажды он заявил ей:
— Твоё отсутствие в доме стало переходить все границы.
Она же в ответ сказала:
— От него больше ничего не осталось.
Ему часто приходила в голову мысль дать ей развод, однако было и опасение того, что в доме Фатхийи он не найдёт того покоя, который ему был необходим. Потому он терпеливо глотал унижение и презрение.
Как-то в кафе компанию ему составил шейх Саид Аль-Факи. Он приветливо глядел на него, но в сердце было полно затаённой старой обиды. Дружеским тоном он сказал:
— Мастер Сулейман, нам так тягостно видеть вас в таком состоянии…
Тот уставился на него бессмысленным взглядом, и шейх продолжил:
— Но как ваши друзья мы обязаны быть правдивыми и искренними с вами…
Чего хотел этот человек?
— Моё мнение состоит в том, мастер, что вам следует развестись с госпожой Санией.
Веки его задрожали, руки затряслись. Саид же заявил:
— Это мой вам совет как старого друга…
Сулейман пробормотал:
— Зачем?
Шейх лишь произнёс в ответ:
— Больше я не добавлю ни слова…
Его реакция не была более столь выразительной. Боль его стала какой-то абстрактной. Когда он смеялся, то не чувствовал радости, а когда плакал — не испытывал печали. Но развод необходим. Ему предстоит пройти этот путь до конца — до тупика.
Из кафе он отправился в дом, который арендовал для Фатхийи сразу после того серьёзного переворота в его жизни. Он вызвал официального представителя властей и развёлся с госпожой Санией. Бикр встревожился и заявил ему:
— Так не должно было случиться…
Отец сказал:
— Теперь ты должен заботиться о своей матери, Бикр!
Бикр закричал:
— Следует вырвать языки сплетников!
Они разошлись почти как враги. Сулейман стал тратить то, что накопил, говоря:
— Да сделает Аллах так, чтобы смерть моя пришла до того, как руки мои дотянутся до Бикра…
В течение всего этого времени торговые и финансовые дела Бикра шли в гору. У него появились дети от Ридваны: Ридван, Сафийя и Самаха. Развод матери потряс его, а до ушей его дошли болезненные слухи, так что ему пришлось поговорить с ней о её поведении и обо всём происходящем вокруг этого. Санийя разозлилась и послала проклятия всему переулку, заклеймив его позором, продолжая творить всё, что хотела, без всякой удержи и запретов.