Еще одна чашка кофе

Таня смотрела на открытку с красногрудыми снегирями — стану бабушкой, подумать только!

Надо было что-то решать.

…В новогодний вечер доктор Татьяна Николаевна Свешникова проведала в больнице своих пациентов, поздравила коллег, сдала дежурство и отправилась домой. Спешить ей было некуда — дома ее никто не ждал. Таня пошла домой самым дальним, но любимым маршрутом — вдоль небольшой реки, впадавшей в Ангару, через лесок, обступавший их микрорайон.

От трескучего мороза щипало лицо, в уже подступающих сумерках кружил снег. Вокруг было так красиво, что несмотря на холод, Таня остановилась. За годы жизни на Севере она узнала о снеге, кажется, все: сколько оттенков имеет снег и чем поземка отличается от бурана и вьюги. Снегопады, как естественные декорации и жизненный фон, здесь на Севере, были привычным делом. Но ленинградка Татьяна Свешникова по-прежнему считала снег настоящим чудом. Вот и теперь она замерла, прислонилась к заснеженному дереву; cнег посверкивал голубыми, лиловыми искрами. В лесу было так тихо, что, казалось, можно было услышать, как снежинки на своих парашютах касаются земли.

От мороза по-прежнему кололо лицо, и какая-то острая льдинка вдруг кольнула сердце, отчего стало грустно. Таня знала, что с этим леском, спускающимся к реке, связаны печальные события; местные жители говорили, что здесь, в гражданскую войну, расстреливали белых офицеров. Она вздохнула — почему-то именно тут защемило сердце, словно это место было как-то связано с ней лично.

В лесу стремительно темнело, и надо было идти домой. Но что-то ее удерживало, еще чуть-чуть постою, еще немного снега…

В этот новогодний вечер, на стыке уходящего и наступающего года, мысли и воспоминания теснили друг друга. Тот же самый снег, что и сто лет назад, покрывал землю, вековые сосны подпирали небо, мимо, нарушив тишину, пролетела птица, и прямо над Таней зажглась в ночном небосводе зеленая звезда.

Ты прошла долгий путь, Таня. Надо было переплавить эту боль, перекалить ее в огне, перемолоть в белую, как снег, как твои виски сейчас, муку, в соль земли.

Вот тебе покой и воля. Ты их заслужила. Теперь ты можешь вернуться в родной город.

Через несколько месяцев Татьяна Николаевна вернулась в Ленинград, в свою квартиру на Фонтанке. Те же стены, то же окно с видом на тот самый мост и та же река, в которую, как говорят, нельзя войти дважды.

Вскоре после возвращения в Ленинград, в июне, она поехала на родительскую дачу в Павловск — готовить дом к возвращению Веры с новорожденным сыном из родильного дома.

Татьяна Николаевна мыла, убирала, занималась разросшимся, запущенным садом, а вечером села на крылечке дома и выпила рюмку вишневой наливки (которую так хорошо — не иначе от прабабушки переняла! — умела делать Вера).

Ну, с днем рождения, будем здоровы и великодушны!

Про свой день рождения она бы, конечно, забыла, если бы этот день не был связан с той датой…

Сад вдруг зашумел, словно бы кто-то позвал ее. Та-а-ня!

Татьяна Николаевна вздрогнула, огляделась: да нет, никого вокруг, просто ветер, просто какая-то птица пролетела. И снова стало тихо-тихо.

Над лесом занимался розовый, с золотыми отсветами закат, ветер качал макушки деревьев. Какой сегодня теплый, прекрасный день, и завтра будет хороший — самый длинный в году.

Татьяна Николаевна вздохнула: июнь, крылечко, яблони… А лет мне теперь больше, чем было тогда маме.

Рио-Рита, Рио-Рита… Стучали каблучки по веранде, и крепкая папина рука обнимала тоненькую мамину талию.

«Вертится фокстрот, на площадке танцевальной сорок первый год».

* * *

Устроившись на работу в городскую больницу, она отменила для себя старость и пенсию. Много раз Татьяна Николаевна слышала от своих пациентов фразу «Так хочется жить, доктор!», и спасала эту хрупкую, бесценную субстанцию — человеческие жизни. И хотя, бывало, уставала на операциях, да и старое, полученное на фронте ранение временами давало о себе знать, никогда, никаких жалоб мирозданию Татьяна Николаевна — истинная дочь Николая Свешникова («Таня сильная — львиная порода, в меня!») — не предъявляла, все сносила с достоинством и выдержкой истинной ленинградки.

Годы шли — снег за снегом, что-то менялось, что-то оставалось неизменным, но каждый раз приходила весна, жизнь брала свое в цветении яблонь и вишен, в гудке проплывающих по Фонтанке катеров, в детском смехе подрастающих внуков.

К радости Татьяны Николаевны, Вера оказалась счастлива в замужестве, у нее родилось трое детей: два сына и — поздняя радость — дочь Маша.

Если на маленькую Веру и даже на Вериных мальчиков, у Татьяны Николаевны зачастую не хватало столько времени, сколько бы ей хотелось им уделять, то уж младшенькой Маше досталась вся любовь бабушки.

— Глаза у Маруси — цвета Фонтанки, — улыбалась Татьяна Николаевна, глядя на свою любимицу.

Маруся — ее солнечный луч, счастье, смысл.

С Марусей Татьяна Николаевна неожиданно для себя снова стала Таней, потому что внучка любила называть ее именно так.

Ради внучки она стала меньше работать — ей хотелось полностью отдавать себя Маше.

С самого детства девочка жила с ней в квартире на Фонтанке (Вера, будучи переводчиком, часто уезжала в командировки, старшие мальчики учились в Москве); а все лето Таня с внучкой проводили в Павловске.

…Таня с Марусей сидят на кривенькой высоченной скамеечке (для пятилетней Маруси эта скамеечка — как лестница в небо), смотрят на раскинувшийся зеленым морем, бескрайний луг.

От ветра трава вздымается, Маруся смеется, болтает ногами.

Глядя на лицо внучки, усыпанное веснушками, на это улыбающееся сероглазое будущее, Таня улыбается про себя: так хочется жить. Хочется дожить до осенних яблок, до нового снега, до свадебной фаты выросшей Маруси.

— Таня, читай! — требует Маруся.

И Таня читает внучке вслух детскую книжку английского писателя, которую перевела на русский язык Вера.

Вот дочитали до конца, перелистнули последнюю страницу.

— Теперь расскажи мне что-нибудь! — опять просит Маруся.

И Таня рассказывает девочке про один счастливый день из своей жизни, предваряющий тот — самый длинный в году.

— Был июнь, Муся, мой день рождения, я сдавала экзамен в консерватории, а когда вышла на улицу, то увидела, что меня ждут родители, и… еще один человек.

— Какой человек? — ревниво уточняет Маруся.

— Хороший. Очень хороший, — спустя паузу отвечает Таня.

— А пусть он на дачу к нам приезжает!

На миг у Тани перехватывает горло, но она успокаивается — научилась быть сдержанной за столько-то лет.

— Может быть когда-нибудь, Маруся, он и приедет. Как знать.

Белые лодочки облаков плывут по небу. Таня думает о чем-то своем, Маруся на минуту притихла — изучает облака. Вон верблюд плывет, будто из снега слепленный, а вон большой одуванчик… Ей быстро надоедает молчать, и она опять теребит бабушку.