Если любишь - солги

Поверхность пошла под уклон, тени стали гуще. Легче лёгкого споткнуться, оступиться, не заметить коварного уступа и переломать кости. Я пробиралась вперёд маленькими шажками, пока не заметила внизу оранжевые отсветы.

Там и правда был уступ. Под ним горел костёр, у костра сидел Фалько, ломал сучья и подбрасывал в огонь.

— Обходи слева, — послышался знакомый голос. — Спуск там ровный и пологий.

От костра ночь вокруг казалась ещё темнее, я сошла вниз ощупью, вступила в круг света и села на камень рядом с Фалько. В лицо дохнуло теплом.

— Хлебни, — он протянул мне фляжку.

— Не хочу.

— Простудишься. С мокрой-то головой.

Он выудил из-за пазухи кашне, накинул мне на макушку, завязал концы под подбородком. И настоял, чтобы я сделала глоток из фляги.

Гортань обожгло так, что дыхание пресеклось, на глаза навернулись слёзы, но огонь стёк в желудок, и в крови разлилось приятное тепло.

Фалько опять был в своём чёрном полупальто, которое на нём казалось едва ли не тесным.

— Ты обещал ответить на моим вопросы, — сказала я как можно твёрже. — Сейчас самое время.

Он задумчиво кивнул.

— Мне тоже есть, о чём спросить. Всё время пытаюсь понять, почему на тебя идёт такая охота, что в тебе особенного.

Это было как пощёчина — даже в глазах потемнело.

— Только не морочь мне голову, слышишь! Не хочешь говорить — молчи. Заставить тебя я не могу. Но с этого момента между нами война. Шагу больше не ступлю по твоей указке!

Он взглянул с искренним удивлением.

А я вскочила — и чудом не рухнула лицом в костёр; земля накренилась, ноги предали.

— Постой, не горячись! Версент ударил тебе в голову, — Фалько поймал меня за руку, вынудил сесть обратно. — Видишь ли, в этом деле всё очень хитро обставлено. Я исполнитель, наёмник, если угодно, и могу судить только по указаниям, которые мне дают…

— Так я и знала!

— Что ты знала?

— Это ты подбрасывал записочки.

— Какие записочки? — он нахмурился. — А, понял. Нет, записки — это не я. У меня другое задание. Послушай, я понятия не имею, что задумал мой наниматель. Но вся это возня вокруг тебя мне чертовски не нравится. Я хочу понять, в чём дело. Не веришь? Давай так. Будем спрашивать и отвечать по очереди. Один вопрос — ты, один — я. Согласна?

— Хорошо. Какое у тебя задание?

— Вообще-то сейчас моя очередь.

— В самом деле? Ты сказал: один вопрос — я, другой — ты. Значит, я первая!

— Разумеется, ты, — Фалько с хрустом переломил сухую ветку, бросил в костёр. К ночному небу рыжей мошкарой полетели искры. — Ты и так весь день засыпала меня вопросами. Кто такой, откуда взялся, зачем выкрал тебя у жандармов? Как видишь, я ответил. Мне ничего не объясняют, указания присылают анонимно, такими же записками, как тебе. Будет честно, если и я получу немного информации.

Версент ударил в голову? Он хочет сказать, что я опьянела. С одного глотка? Правда, глоток был изрядный. А я в самом деле чувствовала себя странно. Всё плыло и рассыпалось. Лицо Фалько то отдалялось, скрываясь в тени, то становилось ближе, крупнее и пылало жаром костра. Реальность превратилась в калейдоскоп. Хотелось заново всё собрать, упорядочить. Но не получалось. Возможно, уже никогда не получится…

Я села ровнее, сложила руки на коленях.

— Нет во мне ничего особенного. Ни талантов, ни знаний. Несметными богатствами не владею. Опасных секретов не храню. От обычных людей меня отличает только одно. Я не умею лгать. Физически не могу. Но разве это повод травить меня, как зверя? Должно быть что-то ещё. Или все эти люди… охотники… просто ошибаются на мой счёт.

— Что значит — не можешь лгать? — медленно произнёс Фалько.

— То и значит. — Стало грустно: ведь не поймёт. Никто не понимает. — Знаешь, как жандармы меня нашли? По имени. В Тамоне я хотела назваться Жаклин Луазье. Так же, как записывалась в гостиницах, в которых ночевала по дороге из Каше-Абри. Собралась с силами, открыла рот и сама не поняла, как сказала: "Верити Войль". Думаешь, я сумасшедшая?

Фалько покачал головой.

Он слушал меня очень внимательно, и это внимание побуждало продолжать:

— В детстве нас учат всегда говорить правду, даже если это неприятно, стыдно или страшно. Разбил чашку — признайся. Школьный приятель ворует конфеты из чужих портфелей? Скажи в лицо, что он поступает дурно. А ещё нас учат вежливости. Добрый день, спасибо, пожалуйста, очень приятно, рад вас видеть. И неважно, если на самом деле совсем не рад.

Во втором классе у меня вышла история со школьной директрисой. Она была огромная, громогласная и злая. Девочки дали ей прозвище Саблезуб. В классах мы здоровались с учителями хором, и никто не замечал, что я открываю рот просто для вида. Но однажды я столкнулась с мадам Саблезуб на улице недалеко от дома. И не смогла заставить себя пожелать ей доброго дня. Если бы ты слышал, как она кричала! А я стояла перед ней, заливалась слезами и не могла выговорить ни слова. Потом было ещё много разных случаев. Но уйти мне пришлось из-за драки.

— Ты кого-то побила? — удивился Фалько.

— Меня побили. В классе была компания девочек. Их родители составляли верхушку местного общества. Городской судья, заместитель мэра, банкир, редактор ежедневной газеты, владелец гольф-клуба…

Сколько раз в мыслях я возвращалась к тому случаю, после которого вся моя жизнь пошла наперекосяк и из обычного ребёнка я превратилась в затворницу, а потом и в изгоя.

— Как-то одна из девочек, Мари Штайнбринкер, принесла в школу новую куклу. В то время в моду вошли куклы-младенцы с тремя лицами. Первое плачет, второе смеётся, третье спит. Но видно всегда одно, два других спрятаны под чепчиком. Менять лица можно поворотом рычажка на макушке. Мари как раз показывала куклу подругам. Помню, как она обернулась и ехидно спросила: "Что смотришь, Войль? Хочешь такую?" Я ответила: "Вот ещё!"

Наверное, для Фалько всё это звучало ужасно глупо. Девочки, куклы… На самом деле в нашей маленькой стычке не было ничего исключительного. Дети часто говорят, что думают, без жалости и оглядки на условности. До определённого возраста я вообще не ощущала, что чем-то отличаюсь от других.

Вспомнилось, как Шарлиз, подружка Мари, топнула ножкой:

"Ты просто завидуешь. Твой папочка-чертёжник никогда не купит тебе такую куклу!"

"И не надо! Она мне не нравится".

Тогда я этого не поняла, но, очевидно, мой ответ сильно задел Мари. Её лицо сморщилось:

"Может, и я тебе не нравлюсь?"

"Не нравишься".

"И что тебе не нравится?" — допытывалась она.

"Ты задаёшься, и у тебя нос кривой".

— Да, так и сказала, — я выдавила улыбку, пытаясь понять, как Фалько воспринимает мою историю. Его глаза загадочно мерцали в свете костра. — Мари сильно толкнула меня и выронила куклу. Одно лицо раскололось. А после уроков подружки подкараулили меня в школьном дворе и потребовали, чтобы я на коленях просила прощения у Мари. Когда я отказалась, повалили и стали бить. Разбили нос и губы, порвали платье, изваляли в грязи. Потом все пять девочек утверждали, что я нарочно сломала куклу и сама затеяла драку. Мадам Саблезуб заявила, что я опасна для других детей и меня следует показать психиатру. Тогда родители забрали меня из школы, и следующие семь лет я училась дома.