Это будет вчера

Я уже не мог держать себя в руках. Я бросился к двери, загороженной решеткой и стал отчаянно биться о нее головой, вцепившись руками в железные прутья.

– Это не правда! Я не мог! Это не правда! Выпустите меня отсюда! Это не правда!

Холодные пальцы чуть сжали мою дергающуюся шею.

– Вам нужна помощь, Григ, – услышал я за спиной ровный голос Ольги, – ваши нервы на пределе.

Поверьте, Брэм и Ричард прекрасные психотерапевты.

Они вам обязательно помогут, поверьте. Я оставляю вас с ними наедине…

Я смотрел на нее совершенно обезумевшим взглядом и у меня не было сил вымолвить ни слова. Больше я уже не хотел слов. Я их боялся…

Фил

Я шел по городу, насвистывая Моцарта. Не знаю почему, но сегодня мне хотелось петь, вернее свистеть его сумасшедшую музыку. Я понимал, что это не кстати. Мой близкий друг попал в большую беду. Но я по-прежнему не мог не любоваться яркими блика ми солнца на деревьях и домах, я не мог не смотреть солнцу в лицо и лукаво подмигивать ему. Я не мог не петь Моцарта.

Ведь не на наше несчастье в мире ничего не изменилось, и мир, как всегда, ликовал, играл, забавлялся с солнцем.

К тому же я решил, что дела моего друга не так уж безнадежны. А, возможно, это воздушные поцелуй Ольги придал мне силы. Я направился к своему дому. Дом – это слишком громко сказано. Это было коричневое сооружение, похожее на разваленный сарай, в котором мог поместиться разве только я и, возможно, кто-то еще один, маленький, веселый и плюющий на разукрашенный дорогой мир. Кто-то очень похожий на меня. Я бесконечно обожал свой домик, свой скрипучий диван без ножек, на котором я любил подолгу лежать, свистя в потолок. Я обожал свое запыленное окошко и свой ярко-зеленый фикус, стоящий одиноко в углу, который я очень ценил, как ценил все живое.

Я шел домой, насвистывая сумасшедшего Моцарта. И, уже приближаясь к цели, вдруг резко затормозил. Такого еще не бывало! К моему дешевому сарайчику не то чтобы не подъезжали машины, не то чтобы не ступала нога человека, но даже облезлые коты и те старались обходить его стороной. Разве что птицы. Единственные живые существа, кого тянуло к моему захламленному, запыленному, беспардонному миру. Они влетали в окошко, пели мне утренние песенки и я им частенько подпевал.

Но сейчас, сегодня, в эту минуту, я, привыкший ничему не удивляться, все-таки удивился.

Напротив моего дома растянулась длиннющая очередь.

Я не знаю, зачем они стояли, поскольку продать им мне было абсолютно нечего. Разве что произошло у меня в квартире землетрясение или наступил ледниковый период. Меня даже захватил азарт. Я едва пробился сквозь эту гудящую толпу, радуясь и ликуя и по-прежнему насвистывая любимого Моцарта. И тут только заметил в голове очереди Глебушку и его однорукую подружку. Чувство некоторого беспокойства прокралось в мое сердце, но я сумел его задержать.

– Привет, Глебушка! Что случилось на белом свете?

– Гром, что ли, грянул? – только и успел сказать я на свою голову. И тут же грянул гром. Глебушка почему-то возликовал.

– Я же говорил! Вы слышите? Я же говорил!

Толпа загудела еще громче. И все почему-то принялись хватать меня за рукава, за майку, протягивая деньги и бутылки водки. Водку я скромно успевал кое у кого ухватить.

– А собственно, в чем дело?

Но Глебушка не унимался.

– Он может все! Вы слышите гром?

Я недоуменно посмотрел на небо. Гром, действительно, гремел на всю мощь.

– А в чем, собственно, дело, Глебушка?

– Тысячи, миллионы людей что-то желают в жизни, а ты, Фил, еще смеешь спрашивать в чем дело?! Вот я, к примеру, а моя бедная подружка, а несчастный старичок-профессор так и не попавший на Кипр? А эти глубоко несчастные люди! Твое слово, Фил, и ты осчастливишь весь мир!

Честно говоря, я понятия не имел, чем смогу осчастливить этот бедный мир. Кто б меня сделал счастливым!

– Глебушка, поверь, я тоже мечтаю о счастье, – начал было я, но подружка Глебушки перебила меня своим писком:

– Я же тебе говорила – он эгоист! Он только о себе и думает! А мы… Мы, бедные, несчастные, мы для него ничто, – и она всхлипнула.

А толпа бедных и несчастных вновь неистово загудела.

Я поднялся на крыльцо своего домишки и взмахом руки остановил этот оглушительный крик. Наступила тишина. А я неожиданно почувствовал себя вождем племени. Жаль только, что моя голова не была увенчана убором с перьями.

– Дорогие мои собратья! – торжественным басом сказал я.

Дорогие мои единомышленники и искатели добра на земле! Поверьте, о счастье мечтает все человечество, но ни один человек не смог разрешить эту непосильную задачу. Поверьте моему честному сердцу, я тоже бессилен!

– Он лжет! – взвизгнула подружка Глебушки. И ее крик послужил сигналом. Толпа ринулась ко мне и я с грустью понял, что меня немедленно растерзают на части и о моем несчастном окровавленном теле никто даже не заплачет. Я пожалел, что у меня, как у истинного вождя племени, нет копья. Не подозреваю, какое бы печальное будущее меня ждало, если бы чья-то холодная ладонь не схватила меня за руну и чей-то незнакомый голос прохрипел:

– Идите за мной, я вас постараюсь спасти.

Мне ничего не оставалось, как юркнуть за сухенькой женской фигуркой за угол. Я успел заметить, как толпа, так яростно жаждущая счастья, потеряла меня из виду и уже по инерции принялась колотить друг друга.

А я со своей таинственной спасительницей очутился на противоположной стороне улицы и только в спокойной обстановке успел ее разглядеть. Мне она сразу же не понравилась. Короткая стрижка, невыразительные впалые глаза, к тому же неровные зубы. Она улыбнулась неровными зубами и протянула костлявую руку.

– Вас бы могли растерзать.

Поскольку когда-то я был обучен правилам хорошего тона, мне пришлось поклониться до земли. Но руку поцеловать было выше моих сил. И я крепко ее пожал.

– Я вам весьма благодарен.

– Ну, в таком случае, в знак благодарности, нам не мешало бы отметить наше удачное спасение. Ведь не каждый день избегаешь погибели.

У нее был ярко выраженный иностранный акцент и я подумал, что она, наверняка, немка. И про себя недовольно поморщился. Немок я не особенно жаловал. Холодные расчетливые бабенки. Куда бы ни шло – француженка, я бы еще смог стерпеть ее отталкивающую внешность. Но поскольку я был все-таки кое-как воспитан, мне пришлось вновь, как идиоту, поклониться до земли и изобразить на лице подобие улыбки.