Это было у моря
Шрифт:
– Налей, что ли, еще коньяку. И себе, если хочешь. Ты что-то стал меньше пить, а?
– Возможно.
– И чему мы обязаны этим чудесным преображением?
– Надоело просто.
– Хм… Что-то мне это странно. Ну, не пей тогда. Мне налей, однако. Скучно…
– Это ваши гости на вас нагнали тоску?
– Может, и так. Никто не желает меня понимать, решительно…
– А мне сдается, что вы сами себя не хотите понимать. Нет?
– Тебе-то что?
– Ничего. Просто, к слову пришлось… Могу уйти, если вас раздражаю…
– А, сиди. Ты, пожалуй, сейчас раздражаешь меня меньше всего. Почему ты перестал ко мне ходить? Честно скажи, хоть раз. Мне это важно. Это я?
– Нет. Скорее, я.
– Или еще кто-то?
– Да зачем вам-то знать? Дело не в вас. Просто мне надоело делать все неправильно…
– Смотри, какой отыскался правильный…
– Ну, когда-то надо начинать…
– Тебе хорошо. Ничего
– Это вы зря. Хотя вам-то, конечно, не позавидуешь…
– Что так? Многие завидуют, между прочим…
– И вам что, от этого легче становится? Все как-то у вас нелепо, вы уж меня простите – ну все же видывал кой-чего, пока работал у вас… И все вроде на месте – а нет, не клеится…
– Много ты понимаешь, клеится - не клеится… Жизнь-то все равно не ждет. Время постоянно движется. Нет лишнего мгновенья на раздумья. На то, чтобы назад оборачиваться. Если оглянешься – пропал.
– А иной раз, возможно, и не помешало бы оглянуться… Ну хоть чтобы понять, где оно пошло не так…
– А нигде. Просто с самого начала все было неправильно. Не повезло.
Серсея зябко повела плечами. Вечер меж тем превратился в ночь, а желаемое спокойствие так и не пришло. Оно было там – было вокруг, весь темный сад дышал им – можно, казалось, было зачерпнуть эту невидимую тяжёлую, влажную субстанцию рукой, скомкать, как весенний снег, положить себе на пылающий лоб… Но нет, - между спокойствием и ею лежала стена – тонкое, но непробиваемое стекло зеркала…
– Слушай, Пес, ты вот что. Я тебе там приготовила – как это – выходное пособие, если угодно. За верную службу… Ты ведь увольняться задумал, я тебя правильно поняла?
– Пожалуй. Засиделся. Как вы там сказали – нет привязок, ну и вот. Путь зовет.
– Ну хорошо. Вот и будет кстати. На дорогу. Одно маленькое условие. Ну, не условие - просьба.
– Что, не болтать? Не откровенничать на прощание с Робертом? Я и так не собирался, будьте покойны на этот счет. Уж и не знаю, какого Иного вам взбрело в голову. Вас мне жалко – местами. Но Роберта жальче. На кой хрен ему портить жизнь? Обратно уже не поворотишь… Сами сказали…
– Ага. Значит, мы договорились?
– Да, именно.
– Конверт тебе горничная принесет.
– Спасибо…
– Пожалуйста.
Пес встал
– Пойду я, пожалуй. День какой-то длинный, растянутый, как этот ваш лимузин. Хочется, чтобы он кончился…
– Ступай, ступай… Я сама дверь запру. Тебе уже комнату твою приготовили?
– Да, давно.
– Хорошо…
Пес тихо прошел мимо нее. И вот – опять она одна. В лицо дразнящим, терпким ароматом и четкими, словно вырезанными из бархатной бумаги, силуэтами деревьев смотрела ночь. Летучие мыши тоже попрятались, лишь где-то далеко, в глуши лежащего в низине леса, заунывно ухала сова. Вдалеке море почти исчезло – видна была только беловатая дымка, что бережно укрыла его, как будто тонкой паутиной пухового кружева. Еще одна ночь в одиночестве… Вечном, нескончаемом, уже привычным – но оттого не менее невыносимом. Серсея резко допила коньяк – глоток обжег горло и тут же отозвался в голове мягким толчком, словно с дерева ей на голову упал теплый тяжелый сугроб… Так пихался Джоффри, когда сидел у нее под сердцем. Все же она не одинока. У нее есть дети – единственное, что вообще имело значение. Ночи, не ночи – а смысл присутствовал. Не стоит тут нюнить. До чего дошла – даже с Псом поговорила… Серсея усмехнулась. Лучше бы побеседовал с ней в постели… Тоже мне, пай-мальчик. Святоша недоделанный. Себя пусть жалеет. А у нее все будет хорошо. Она еще посмеется – последней - даже если ради этого нужно будет разрушить весь этот треклятый, враждебный ей и ее детям мир. Возможно, тогда разобьется и ненавистное стекло – и она будет свободна…
Сандор прошел к себе в каморку. Сел было на кровать, потянулся к сигаретам. Нет, в пекло. Он встал, скинул ненавистный пиджак. Что там еще – оружие – сегодня оно ему явно не понадобится…
Ее дверь, конечно же, была открыта. Даже не захлопнута. Пташка спала в кресле - рыжая голова опиралась на одну мягкую плюшевую ручку, а с другой свисали ее длиннющие ноги. Она была в его рубашке. Глупая, неосторожная девчонка… В комнате Мирцеллы горел маленький ночник в виде мраморного домика, с оконцем посредине – оттуда, с подоконника, он бросал на пол трепещущий желтый свет, слово увеличивая пространство, сгущая тени, таящиеся по углам. Сандор тихонько прикрыл дверь, запер ее изнутри. Медленно разделся. Взял Пташку на руки - осторожно, чтобы не разбудить – и отнес в кровать. Она даже не пошевелилась, только подложила ладонь под щеку, как ребенок, и засопела… Он лег рядом, обнял ее – ноги у нее были ледяные – и сколько времени она так прождала его, пока ее не
сморило? Еще бы – не денек, а какой-то непрерывный привет из пекла… И еще этот чудесный разговор с Серсеей – пожалуй, один из самых тяжелых за все время их знакомства. И самых откровенных… Поговори они так три года назад – кто знает, что бы из этого могло выйти? Но, как она сама сказала, обратно не поворотишь… Сандор вздохнул и зарылся носом в рыжую Пташкину гриву – при этом свете она была темнее, только кончики словно светились, как то перекрестье, где пламя свечи соприкасается с черной ресницей фитиля. Может быть, и Серсея двадцать лет назад была вот такой – похожей на его Пташку девочкой, с надеждами, ожиданиями, глупыми мечтами – и глаза ее светились не блудным светом безумия, а совершенно иным, распахнутым, ясным огнем? Кто теперь это знает? На ее душу не нашлось никого, кто бы оценил ожидание – и отнес бы ее, спящую, в кровать – а теперь вот время пообтрепало ее, превращая из якобы уверенной в себе, знающей всему и вся цену властной женщины – непревзойдённой королевы бала - в загнанную в угол одичавшую кошку, что не знает – то ли ластиться, то ли царапаться не на жизнь, а на смерть. Жизнь была наполовину прожита, и у каждого из них – свой путь за спиной; оглядывайся или нет – отрицать его присутствие было глупо. Но жизнь была - здесь, сейчас. В этом дурацком ночнике. В бабочке, что кружилась возле него, то трепеща, то падая вниз семечком клена. В Пташкиных волосах, чуть влажных от ночной сырости и тревожных снов. В его руках, что обнимали ее узкие плечи. Никто никогда не знал, где время уронит свой посох, отмечая точку бифуркации, разделяя надвое путь одной судьбы. Чтобы не ошибиться, надо было перестать бояться. Если боишься – не живешь…========== IX ==========
Breath it in and breath it out
And pass it on it’s almost out
We’re so creative and so much more
We’re high above, but on the floor
I feel alive
If you don’t have it your on
The other side
The deeper you stick it in your vein
The deeper the thoughts there’s no more pain
I’m in heaven, I’m a god
I’m everywhere, I feel so hot
I feel alive
If you don’t have it your on
The other side
I’m not an addict (maybe that’s a lie)
It’s over now, I’m cold, alone
I’m just a person on my own
Nothing means a thing to me
Oh, nothing means a thing to me
I feel alive
If you don’t have it your on
The other side
Free me, leave me
Watch me as I’m going down
Free me, see me
Look at me I’m falling
And I’m falling………
It is not a habit, it is cool
I feel alive I feel…….
It is not a habit, it is cool
I feel alive
I feel alive
If you don’t have it your on
The other side
I’m not an addict, I’m not an addict, I’m not an addict.
K’s Choice Not an Addict
Санса с неохотой открыла глаза - за окном безумным прожектором прямо ей в лицо било уже высоко стоящее солнце. В гостиничный номер оно заглядывало исподтишка, бережно сажая на ресницы своих лучистых мотыльков. Тут же оно открывалось безжалостно и неумолимо - даже матовые занавески цвета бледной розы не давали ни спасения, ни укрытия от этой пронзительного, похожего на допрос, противостояния - твой день уже начался, готова ты или нет - я смотрю в твое лицо, вижу тебя насквозь, даже глубже. Тебе ничего не скрыть - вся ты нынче, как на ладони…
Санса, прикрывая глаза рукой, приподнялась на подушках. Как она оказалась в кровати?
После ужина, когда тетя ушла с гостями на террасу, Санса поспешила ретироваться, не привлекая к себе внимания. Ее эскапада, к несчастью, не осталась незамеченной для Джоффри, и он нагнал ее в коридоре. На этот раз разговаривать он не стал, а просто впечатал ее в стену, так что макушка Сансы вдавилась в висящую в коридоре картину в тяжелой золоченой раме, изображающую мирную пастораль с коровами и пастушками. От боли в голове и зацепившихся за уголок слегка расщепившейся от времени рамы волосах Санса так растерялась, что даже не успела принять решение - сопротивляться или уворачиваться. А пока она медлила, он уже впился в ее рот зверским поцелуем. Не как ее мальчишки в школе. Не как Гарри на дискотеке - тот слюнявился, а Джофф целовал, как бы это сказать - технично, ничего лишнего, но так, словно нарочно пытался ее оскорбить. Не было в этом ни нежности, ни даже страсти. Скорее какое-то странное механическое упражнение - как изучение ее на предмет слабостей. Санса дернулась - за это ее вознаградили таким сильным укусом за нижнюю губу, что на глаза навернулись слезы… Она перестала упираться, ушла в себя - пусть делает, что хочет - и тут Джофф отпустил ее, словно почувствовал перемену, и от этого ему стало неинтересно.