Это было у моря
Шрифт:
– Ну да, истерики у нас устраиваешь только ты. Вот я и учусь у тебя.
– А не надо учиться у меня. Лучше учись у своей матери. Они, чтобы выбить из нее эту твою бумажку, вынуждены были упрятать ее в дурдом. А тебя и прятать не надо. Сама им все принесешь на золоченом блюде. Со своими причитаниями и истериками. Они тебя тоже живо в сумасшедшие запишут. Так что кончай это. Выключай Пташку, Включай волчицу. Теперь уже точно надо.
На горизонте бежали серые быстрые тучи. Машина неслась быстро - и ветер - холодный, северный, словно подгонял ее, мчась в том же направлении и свистя по стеклу. До усадьбы оставалось не больше десяти минут езды. Санса вытерла глаза. Да, он прав. Слезы и истерики остались позади, растаяли там,
========== XII ==========
От вожделенья до любви – бездонный омут.
От вожделенья до мечты - безумно мало.
Как эту боль ни назови,
Она стучит, как пульс, в крови
И тесно, и грешно во мгле, под одеялом.
Я память стерла, выжигая напрочь вехи
И умерла, и родилась
Из пепла – к небу.
Пять строчек жизни – в никуда
Их не вернуть из-подо льда.
Твоя любовь – моя беда.
Ты был - ты не был.
Лишь сном предутренним слова – невозвратимы
Ты, я и пламень, ты и я – без сожалений.
В переплетении теней
Мы стали чище и темней
Одним мгновеньем жизнь длинней
И откровенней…
1. Сандор
До усадьбы оставалось каких-то две мили. Бензин был почти на исходе – Серсеина малютка не шутила и любила пожрать. Хорошо, что хоть отрабатывала отлично. Правда, что ли, ее угнать? Какая к Иным разница – после трупа-то в канаве? Одним кабриолетом больше – одним меньше… Зачем они туда возвращаются – в это ледяное пекло? Пташке нужно лететь на север, в разоренное гнездо. Если он повезёт ее на машине, в окружную, они потратят на это как минимум недели полторы – и это при том, что вести придется ему одному и практически круглосуточно. Но будет ли вся та буза, что завертится после их появления с этим липовым свидетельством супружества Пташки пред светлыми очами Ланннистерши быстрее, чем подобное путешествие? Сандор очень сомневался. Но, как ни крути, увоз Пташки ничем не решал проблемы ее брака. У них не было на это возможностей воздействия. Не мог же он ее прятать в кармане пять лет до совершеннолетия… А вот у Серсеи и Роберта – были. И мотивы тоже. Серсея, похоже, зациклилась на этих северных активах, а Роберт будет в бешенстве просто по факту – тем более, Пташка была дочерью его друга. Что-нибудь они предпримут. Лишь бы ей развязаться с этим постылым, диким браком. А дальше – может, и Джоффри сам отвалится… Ну что – вызывать Бейлиша на поединок, что ли? Ага - одна меткая маслина в хитрую рожу – и Пташка станет вдовой. За такое можно было бы и на пожизненное. Это вам не Астон Мартин угнать…
Сандор мельком бросил взгляд на Пташку. Когда он наконец закончил очередную промывку мозгов, она отвернулась к полям и видневшемуся вдалеке сонному темно-бирюзовому под серым небом морю – да так и оставалась в этом положении до сих пор, как восковая, почти прозрачная фигура, из которой ушла вся жизнь. Крыша была опущена – когда они выезжали из усадьбы три часа назад, слегка накрапывал дождь, и Сандор решил, что не стоит пытаться простудить девочку, даже если ему хотелось курить до усрачки. Теперь он подумал, что, может, стоит-таки поднять крышу – пусть ее хоть ветром обдует, а то сидит, как неживая – красивая рыжеволосая кукла. Вцепилась тонкими пальцами в его куртку – словно кто-то собирался ее у нее отнять – и все равно видно было, что плечи слегка дрожат, а дыхание неровное. Ну что же она молчит? Боги, хоть бы ругалась. Или даже плакала, Иные ее забери. Но это висящее, как топор, молчание было невыносимо.
– Пташка, слышь, я открою крышу, или тебе холодно?
– Мне все равно. Открой.
– Нет, если ты мерзнешь, я не буду. Только окно открою. Одну сигарету…
– Я же говорю, мне все равно. Кури, пожалуйста. Я все равно ничего не чувствую. Даже холода.
– Почему это ты ничего не чувствуешь, седьмое пекло? Что ты себе
выдумала?– Ничего. За меня все выдумали другие. Поэтому совершенно все равно, что я чувствую, а что – нет. Чувства – это так бесполезно, только силы уходят зазря. Лучше так.
– Как еще так? Ты меня пугаешь…
Она взглянула на него. Ну наконец-то. То, что Сандор увидел в крыжовенных глазах, его совершенно не обрадовало. Там была пустота. Абсолютная. Как будто в доме выключили свет – только отсвет от внешних лучей, играющий светотенью на стенах, создаёт видимость присутствия – но достаточно подойти к окну, сразу поймешь – в этой обители давно никто не живет. Сейчас Пташка и впрямь напоминала умалишенную. Покажись она в таком виде какому-нибудь мозгоправу – и тут же посадят, куда надо. Без всяких Бейлишевых бумажек.
– Так, стоп. Кончай это, девочка, слышишь. Не смей уходить в себя. Мы же это уже обсудили, нет?
– Это ты это обсудил. А я… Я не могу.
– Какая же ты все-таки размазня! Ты даже не пташка. Ты какой-то замерший эмбрион. Что настолько слаб, что остался сидеть в яйце и иногда смотрит оттуда сквозь крошечную дырочку на жизнь. Интересно тебе оттуда наблюдать? А как насчет сделать что-нибудь?
– А как у тебя насчет сделать что-нибудь? (да, вот оно – свет включился – начала метать молнии. Ну, лучше, если она будет драться, чем сидеть с этим тупым видом) Что-нибудь, кроме как напиваться и обвинять меня, себя и всех вокруг в своих бесконечных несчастьях, а?
– А я не обвинял.
– Нет, ты своим всем видом, своей сутью это демонстрируешь: вот он я - самый несчастный человек на свете – ну пожалейте меня кто-нибудь. А с делом и у нас не очень. Только с проповедями. И нотациями. «Давай не будем, не надо, не стоит, неправильно»… А другим, как выясняется, наплевать, что правильно, а что нет. И они получают за это призы. Кто – веселые развлечения на свежем воздухе, а кто – молодых жен. Поди, расскажи им, что это было неправильно. Вот они посмеются…
– И что же ты прикажешь делать? Мне надо было тебя украсть, спрятать в какой-нибудь богомерзкой дыре и пользоваться тобой в одиночестве?
– Да хоть бы и так. Но хоть не эта вот подделка отношений. Это хотя бы был бы жест.
– Ты жестов ищешь? Тогда ты выбрала себе правильного мужа. Там и жесты, и красивые слова, и действия, и куча других удовольствий. Не понимаю, что ты тогда расстраиваешься…
Ну вот. Ладно, пусть лучше и вправду дерется. Хотя свои затрещины она до обидного больно выдает. Ну эту он явно заслужил. Хотя по больной щеке… Вот седьмое пекло!
Пташка опять от него отвернулась. Но хоть на этот раз не сидит просто так – плачет злыми слезами. Старается прекратить - слишком уж уязвлена ее гордость – но не получается. Вон, уже весь воротник его куртки закапала…
– Знаешь что, милая, давай так. Вроде договора. Доедем до этой Серсеиной избушки на курьих ножках. Попытаем счастья с переговорами. Если мы почувствуем, что то, куда поворачиваются события, нам не нравится – я тебя увезу. Украду машину, осла или морского конька. Найду какую-нибудь забытую богами распродыру. Сменим имя. Заведем корову. Я буду сажать кукурузу, а ты – сбивать масло. Как тебе?
– Ненавижу кукурузу.
– Ну хорошо. Значит, не кукурузу. Картошку. Денег на интернет у нас не будет, поэтому по вечерам ты будешь мне петь. Или я тебе рассказывать скабрезные истории…
– А если нас найдут? Все они?
– Им же хуже. Не думаю, что от сажания картошки я разучусь стрелять. А свою территорию и свою женщину Псы обычно защищают до последнего.
– Я все еще твоя женщина? Даже после этого? – Пташка кивнула на рюкзак, который оттягивал своим неземным весом всю гравитацию вокруг них. Ну и хрен с ней – будет легче убежать…