Это было у моря

Спали они раздельно. Комнату брали одну на двоих. Наверное, можно было бы и две смежные — Пташку он стандартно регистрировал как сестру — и, по сути, не сильно привирал. Ни о каком интиме речи быть не могло. Во-первых, он после ночи пути едва мог доползти до койки, а вот вторых — от самой Пташки веяло таким холодом, что было не сравнимо ни с Серсеей, ни вообще с чем-то человеческим. Она стала вздрагивать от его даже случайных прикосновений. Прятала глаза, избегая встречи взглядом. Единственно, когда они находились в физическом контакте — во время пути. Тут Сандор снова начинал ее чувствовать — слабым отголоском былой роскоши. Вечно ледяная рука на плече. Иногда другой она обхватывала его за талию — осторожно, даже ладонью как-то умудряясь держать дистанцию. Исключением была та ночь, после которой она приняла обет молчания. В тот вечер они проезжали мимо большого города — последнего перед въездом в горы. Как всегда, Сандор предпочел дать большого крюка и не ехать даже по окружной. Они оба дурно спали днем, проснулись рано — еще даже темнеть не начало — и по негласной договорённости начали собираться. В тот вечер Пташка долго сидела в душе — после нее в ванную было зябко заходить — холодной водой она, что ли, там моется? Как-то он случайно попытался зайти в сортир, пока она была в душе — заперто. Сандор вновь с унынием вспомнил спокойные дни времен номера люкс. Там он, конечно, не ломился к ней в уборную, пока она мылась — благо их там было две — но она и не запиралась, даже не закрывала толком дверь. Теперь же — со всех сторон только запертые наглухо ворота, замки, ограждения. Переодевалась она тоже в одиночестве. Вещи, что он купил ей, почти все подошли — некоторые даже были тесноваты: девочка стремительно продолжала превращаться в женщину — по крайней мере, внешне. Она вышла — вся в черном — какого Иного он купил ей эти бессмысленные майки? Надо было что-нибудь светлое, с птичками, завитушками, в ее стиле… Проблема была в том, что Сандор никогда не жил с женщиной. Или с девушкой. Он понятия не имел, что им нравится, а что — нет. Тут уже была не романтика — бытовуха. И как себя с ней вести, было совершенно непонятно. И сама она была непонятная. Прошла мимо, бросила на него косой взгляд. Первый раз за все время он почувствовал во взгляде жизнь, даже провокацию какую-то. Каждый шаг — и он запутывался еще больше. Что у нее вообще — в этой рыжей голове? Но ведь она молчит — и держит его за сто миль от себя. Накинула на себя его куртку — хотя у нее теперь была своя, тоже черная, купленная на одной из придорожных зон отдыха, в мотоциклетном магазине — Сандор пошел за сигаретами, а в итоге потратил сотню, чтобы Пташке не пришлось тонуть в его обносках. Она вроде осталась довольна — спасибо сказала, даже в щеку его чмокнула — но почему-то у Сандора осталось смутное ощущение, что на самом деле она предпочла бы ехать именно в его куртке. Вот и тут — даже спрашивать не стала, позаимствовала и все. Возражать он, конечно, не стал — любые проявления жизни его несказанно радовали, и он боялся сглазить. Может, все же пошла на поправку (и старик-винодел тоже говорил — переломный момент)? Так или иначе, они дособирались, кое-как пристроили барахло в кофры, болтающиеся по бокам виноделовой «малютки». Пташка влезла в ненавистный шлем — и они тронулись. Все было как обычно — и не было. Потому что на этот раз она обеими руками обняла его даже не за талию — а выше, одной ладонью попав точно между бортами рубашки. Что ж такое она выделывает, Иные ее побери? Неделя тотального воздержания не могла не сказаться — тело сразу же отреагировало. Ну что тут скажешь? И он, опять же, боялся ее спугнуть. Так и ехали еще час: она — прижимаясь к нему необычно податливым каким-то телом, он — словно штопор проглотил. На его счастье, в какой-то момент начался дождь, и Сандор отвлекся от чрезмерной концентрации на физиологических ощущениях. На заправке он рванул в сортир, оставив Пташку сторожить «металлического коня». Когда он вернулся, предварительно зайдя в придорожную лавку за сигаретами и кофе, с удивлением обнаружил девчонку болтающей — да что там болтающей, она же откровенно флиртовала — села на байк задом наперед, ногу задрала, держа себя руками под коленку — с каким-то молокососом, что параллельно заправлял свою чистенькую белую Хонду и пускал слюни на Пташкины прелести. Вот тебе здрасте! Отличный поворот событий. И какая ее муха укусила?

Сандор подошел к болтающим — ну, не прятаться же ему, в самом деле, по углам? Молча отдал Пташке ее кофе. Она даже не особо спешила менять свою вызывающую позу. Пришлось спихнуть ее — надо же было заправить транспортное средство. Она меж тем продолжала щебетать уже закончившему заправляться хондочнику:

— А это мой… отец… Видите, как он со мной обращается…

Отец? Седьмое пекло! Да у нее совсем нет мозгов, что ли? Стыда точно нет — теперь стоит, подпирает колонну, что держит крышу. Ни дать, ни взять — шлюха, заманивающая клиента… Быстрее заправиться и свинтить отсюда. Пока у него голова не треснула от бешенства. Или еще что-нибудь.

Юнец, похоже, заметил его выражение лица, потому что быстренько откланялся и уселся наконец в свою загребучую чистоплюйскую тачку. Пташка не спеша подошла к нему — руки в задних карманах, глаза долу, но постреливают на него быстрыми взглядами.

— Это было — что? Какую комедию ты тут ломаешь? И зачем сказала, что я твой отец? Конечно, я старше тебя, но, Седьмое Пекло, не настолько же! Это даже такому ослу, как этот пижон, ясно. И это может навести на подозрения, расспросы, которые нам ни к чему. И вообще — что ты собиралась делать, прости меня, с этими ухватками? Откуда ты их вообще понабралась? Даже смотреть-то стыдно…

— Подумаешь! Мне стало скучно. Я ни с кем не говорю. Никуда не хожу. Сижу в мотелях — а остальное время мы в пути, на этой твоей гадкой железяке. Что же, мне теперь нельзя и поболтать на долбаной заправке?

— Болтай. Еще чего тебе надо? Ты вообще помнишь, почему мы тут оказались? Про свою семью не хочешь подумать? Тебе не кажется, что подростковые бунты здесь слегка неуместны?

Пташка взглянула на него злыми, прищуренными глазами.

— Я и так все время об этом думаю. Но я устала! Могу я устать от всего этого кошмара? Я тоже живая. Пока. И вообще, кто ты такой, чтобы меня отчитывать? Мой долбаный господин? Мой супруг?

— Если ты очень хочешь, я тебя к нему отвезу, и даже охотно. Ты устала — так я, седьмое пекло, тоже устал. Ты как сомнамбула, все тебе все до лампочки, спасибо еще на том, что ешь сама и на толчок тоже ходишь без посторонней помощи. Меня задолбала эта дорога. Задолбал этот железный осел. Задолбало твое идиотское поведение, наконец. Я просто хочу банально нажраться и выспаться. Но и этого мне нельзя. Мне надо тебя везти, как мешок с мукой. Я даже не знаю, куда мы едем! И зачем. Но надеюсь, что не для того, чтобы ты вертела задницей и надувала губки посредине пути в никуда перед первым же попавшимся уродом, который и рад бы тебя взять прямо тут, у грязной забегаловки. Или на заднем сиденье своей чистенькой машины. Я просто позвоню Серсее, пусть присылает, кого хочет, и забирает тебя. В пекло!

Он перехватил ее руку.

— Нет. Не сегодня. Мне вполне достаточно оплеух от тебя. Уймись. Ты хочешь развлекаться? Куда тебя отвезти — в кабак или в бордель? Прекрасно. Ты иди веселись, а я сниму себе номер и отосплюсь. Или еще лучше, сниму себе номер, шлюху, а потом отосплюсь. А ты делай что хочешь.

— Ничего я не хочу. Сам делай, что хочешь. Беги к своим шлюхам! Тебя ведь только это и интересует…

— Кто бы говорил!

— Поехали!

— Как скажешь.

Они тронулись. Мерзкая девчонка на этот раз даже не стала за него держаться: взялась за ремешок, что торчал между передним и задним сиденьями. Вот и прекрасно!

Они отъехали от города. Через час Сандор остановился на обочине — это было не скоростное шоссе, поэтому остановка не была запрещена. Приладил мотоцикл на подножку, закурил. Пташка мялась возле. Ему, в кои-то веки, не хотелось на нее смотреть. Навалилась странная опустошенность — телесная, но, по большей части духовная. Как это у нее было — ничего не хочется. Только спать. Хоть бы прямо тут лег, под деревом. Что это, клен? Даже в темноте заметны были багрово-красные листья в форме звездочек, что тихонько шелестели, хотя, казалось, ветра не было. Сандор невесело подумал, что да — с югом они распрощались окончательно: там не было кленов, не было туманов — и вообще, были совсем другие настроения и разговоры. А тут все шло наперекосяк. В кои-то веки остались одни — и ничего не клеится. Вернуться бы назад — да нельзя…

Пташка зачем-то начала разоблачаться. Сняла его куртку, подошла ближе. «Не стану смотреть на нее.» И все-таки он смотрел, как дурак. Сейчас, под фонарем, особенно стало заметно, как она выросла за последние полтора месяца. В конце июля самолет привез робкую длинноногую похожую на рыжего жеребенка девочку с неровной стрижкой и угловатой еще подростковой фигуркой. Сандор помнил, как она, вся согнувшаяся под тяжестью чемодана, вышла из терминала — он ездил с Серсеей встречать незнакомую племянницу. Сейчас рядом с ним стояла уже взрослая девушка — прекрасно сложенная, окрепшая, стройная, с отросшими волосами, что начинали закрывать верх горделивой, длинной шеи, и слегка вьющимися прядями возле щек подчеркивали изящную линию скул. Изменения не очень-то радовали… Хотя взгляд она безусловно притягивает, что говорить… И все же это был совершенно не повод вести себя подобным образом…

— Возьми свою куртку.

— Не нужно. Холодно же.

— Я не хочу ее. У меня есть своя — ты же купил, помнишь?

— Дело твое. Не хочешь — убери в кофр и не морочь мне голову. Отстань. Дай докурить спокойно.

— Ты бессмысленный, бесчувственный чурбан.

— Ну, спасибо тебе. Серия нумер два? Продолжай в том же духе, и я, пожалуй, уеду без тебя. С твоими длинными ногами ты без проблем найдешь того, кто тебя подвезет. Ты только встань в ту же позу, что изображала на бензоколонке… Стоп. Я же сказал — драться ты сегодня не будешь.

— Пусти меня. Ты делаешь мне больно.

— Вот оно что? Лупить меня по физиономии, значит, можно, а твои курьи лапки держать — это больно? Человек двойных стандартов…

— Ты отпустишь меня наконец?

— Нет, конечно, ты же начнёшь тут же меня опять дубасить. Поехали уже.

И они поехали. Сначала руки — она вцепилась ему в воротник рубашки, а он — в ее гибкую спину, ладонью под тонкую майку, другую — под затылок, там, где вились отраставшие волосы. Потом губы — изголодавшиеся по поцелуям у обоих. Она была смелее, чем обычно — чем прежде — и позволила ему проделывать со своим ртом то, на что он раньше бы никогда не решился. Все происходило в каком-то отчаянном порыве. Вскоре уже оказалось, что он прижимал ее к стволу красного клена, а она — обнимала его ногами совершенно по-взрослому, как показывают в неприличном кино.

— Остановись. Не здесь. Действительно, поехали.

— Но я хочу.

— Потом. Проедем до ближайшей гостиницы. Ну, до самой ближайшей. Ты же не хочешь, чтобы в самый интересный момент нас взяли под белы рученьки копы? Ага, и отправили тебя к законному супругу в нежные объятья?

— Заткнись. Поехали.

Гостиница к счастью оказалась рядом. Вернее, самый распаршивый мотель. К счастью, места в нем были — это значилось на зияющей неоновым светом вывеске, на давно не стриженном газоне.