Это было у моря

— Пей. Пока не остыл.

— Ты прочел?

— Да, седьмое пекло, прочел. Почему ты мне все это не сказала? Ну почему?

— Я боялась. Я сама не знаю теперь, зачем включила этот треклятый телефон. А потом все понеслось, как снежный ком…

— Тебе стоило мне больше доверять.

— Кто бы говорил. Я же говорю, я боялась…

— Чего ты боялась? Ты считаешь, я совсем идиот? У тебя только что погибли родные — ну что я мог тебе сказать? Все это совершенно нормально — если такое вообще можно назвать нормальным. Но у нас выходит такая жизнь — другую как-то не предлагают. Неужели ты думала, что я — после всего — буду тебя осуждать?

— Мне не хотелось тебя дополнительно напрягать… Ты и так много на себя берешь. А я — как мертвый груз…

— Какой, к хреням, мертвый груз? Я впервые в жизни чувствую, что живу не напрасно, а ты думаешь такие глупости…

— Но я же не знала… Мне казалось, я тебя раздражаю…

— Ты, ты меня раздражаешь? Меня бесит собственное бессилие — то, что я не могу ничем помочь тебе, только веду эту ржавую колымагу — а нам на пятки наступают эти уроды.

— Ну, а что ты мог еще сделать? Убить их всех?

— Ну, для начала.

— Этого я и боялась. Поэтому и молчала. Мало тебе досталось у моря, а я еще и в эту трясину тебя толкаю…

— Никуда ты меня не толкаешь. Свой выбор я сделал сам. И не смог, как выясняется, даже выполнить свой долг — защитить любимую женщину от чудовищ. Пока я занимался идиотскими самотерзаниями, он вон как близко к тебе подобрался, этот твой гад.

— Он не мой. И потом, это же Мизинец… Ты же знаешь, какой он.

— Знаю. Что было дальше? Вчера?

— Я пошла завтракать, а он ко мне подсел. Наговорил кучу пакостей, грозился, уламывал, шантажировал. Тобой, по большей части. Газету мне принес — там была статья про помолвку Джоффри. И про море — про расследование.

— Видел я эту газету. Читал даже. Случайно попалась в забегаловке, где я ел…

— Ну вот. Тогда ты половину и так знаешь. Потом дал мне это треклятое кольцо. Сказал, что у меня срока месяц, чтобы добровольно прийти к нему: тогда тебя не посадят. Обещал помощь, что-то вроде переправить тебя за границу.

— Лучше сдохнуть в тюрьме, чем пользоваться услугами Мизинца. Ты ему, надеюсь, ничего не обещала?

— Нет, я вообще только молчала. Потом он уехал. А я пошла к тебе…

— И решила в который раз меня поберечь, укрыть от правды?

— Да.

— Пташка, я же не старик на смертном одре. Меня не надо беречь. Правда в этой ситуации куда важнее моего душевного состояния. Она критична для нас обоих. Иначе ты видишь, что получается…

— Вижу. Но не могу ничего с собой поделать. Пока я дышу — я буду стараться.

— Стараться что?

— Беречь тебя. Кто-то ведь должен…

— Почему это всегда ты?

— Потому что я люблю тебя, как ты не понимаешь? И больше всего я ненавижу Бейлиша даже не за то, что он на мне женился обманом, а за то, что держит на крючке тебя… Ты бы слышал, как он издевался насчет того, как тебя посадят на пожизненное, а я буду ходить на свидания через решетку…

— Мерзкая тварь. А у тебя осталась та запись в телефоне?

— Конечно.

— Ну, тогда мы еще повоюем.

— Но он знает, что я его записала…

Сандор встал. Подошел к окну, глянул — снег вроде прекратился. Ничего подозрительного. На вид.

— Ну и хрен с ним. Пусть знает. Будет впредь поосторожнее. Интересно, как он следит за нами? Надо полагать камеры наблюдения…

— Что?

— Камеры наблюдения, которые там и тут натыканы в этой чудесной стране. Теперь даже не надо вытаскивать кассеты — все идет дистанционно, куда потребуется…

— А как он добрался до записей?

— Григор. Ты же знаешь, что он его взял в союзники. А у того наверняка ко всем этим штучками есть прямой доступ…

— Боги, ну как мы выдержим против такой ненависти и изощренности?

— А ты не сдавайся раньше времени. Надо делать отсюда ноги — да побыстрее. И все же добраться до дома Серсеи. Там камер не будет…

— Тогда поехали скорее. Снег, правда…

Пташка слезла с кресла, завернувшись в одеяло, подошла к окну, встала рядом с ним. Его маленький храбрый воин… Одна — против всего мира… Это было невыносимо нечестно…

— Обещай, что не будешь ничего от меня скрывать, ладно? Этого я просто не выдерживаю… Что угодно — но не это…

— Я обещаю. А ты…

— Что?

— Можешь меня обнять? Если тебе не неприятно…

К Иным это одеяло — оно само сползло. Она была теплая, как из кровати… Боги, как он по ней изголодался за эти сутки… И как только человеку в голову приходит так над собой измываться… И над ней тоже… И как в первый тот раз, возле балкона — горечь и сладость — отчаянное, затопляющее все его сущность непотребное счастье — она вся его: сейчас — да. И опять Сандор в который раз за этот день вдруг почувствовал — конец близок, и недолго им еще осталось наслаждаться объятьями — поэтому они каждый раз были как в первый раз — и как в последний… От этого ощущения ее губы были только более желанны, и еще труднее было от нее оторваться… Но время было тут — за окном — молчало им в лица белизной первого снега, стекало по запотевшему стеклу слезами их дыханья…

— Все, пора. Иди к себе, соберись. Выезжаем, пока не начало опять заметать. Не дай боги, дороги на перевал закроют…

— Прости, я опять тебя задерживаю.

— Прекрати извиняться, Пташка. За любовь не просят прощения…

— Тебе одно горе от этой моей любви.

— Не одно горе. Еще и немыслимое счастье. С высоты больно падать. Но когда попадешь туда — понимаешь, что оно того стоит. Даже если знаешь, что через секунду сорвешься… Я люблю тебя, Пташка… С тобой я готов лететь куда угодно — и падать в любую бездну….