Это было у моря
Шрифт:
Ей надо было кровь из носу дозвониться тете. Или Арье. Карточку найти, конечно, не было ни единого шанса. Но вот наковырять в сети номер Арьи можно было попробовать. На старом школьном сайте ссылкой на закрытую страницу соцсети был список номеров телефонов школьников — выставленный специально для родителей на случай приглашений на праздники или необходимого контакта. Есть там и номер Арьи. Может быть, по крайней мере, если страницу не обновили. По опыту Сансы, делали это редко — ее собственный сменившийся номер провисел в этом списке два года, пока Санса сама не пошла к секретарше и не разобралась с этой чепухой, после того, как ей неделю не смогла дозвониться бывшая лучшая подруга, переехавшая в другой город — ей пришлось разыскивать Сансу через Робба, уже закончившего к тому времени школу. Да, надо будет так и сделать. Если у них где-то появится доступ в интернет…
Санса бросила подозрительный взгляд на статью.
И покатилось колесо — оно уже скоро их настигнет… Санса уткнулась в газету и зарыдала. Как же она будет со всем этим жить? Куда им теперь прятаться? В какую нору, в какую неведомую страну, где их не достанут щупальца Бейлиша и тяжелая поступь Горы? Почему их никак не оставят в покое? Потому что есть ее активы —и ненасытная жадность Бейлиша, решившего приступом взять весь мир — и ее в придачу: «Ты большая девочка — сама поймешь, когда время остановиться. Я же не Сандор Клиган. Увозить тебя силком я не хочу. Жду твоего добровольного шага в мою сторону. Скажем так, у тебя не больше месяца. Потом я начну расстраиваться — и ты, как преданная супруга — не очень верная, но это все впереди — начнешь неминуемо расстраиваться вместе со мной…»
Да уж, начнет. Сансе были неизвестны слабые месте ее супруга — а вот ему все про нее было ясно. Чем больше любимых людей в тесном окружении, тем доступнее и беззащитнее человек. Их секут за любовь. И кормят ею собак — озверевших чудовищ на службе у хитроумного демиурга… Как отвратителен этот мир, в котором игра идет по этим правилам. И тогда Сансе пришло голову, что единственное слабое место Бейлиша — это то, что он смертен, как и все они. И еще одно — она сама. Только ей под силу было подобраться к нему достаточно близко, чтобы дотянуться до его жизни. Ну что ж — если это кого-то спасет — может, оно того и стоит.
Санса усмехнулась. Вот уж романтика. Будут сидеть в разных тюрьмах и хранить друг другу верность: он — за выходки Джоффа, она — за мужеубийство. Разные дороги — одна судьба…
Она подумает об этом — но после. Сейчас ей хотелось забыть обо всем. Иначе голова лопнет. Санса встала, выбросила газету в стоящее в коридоре мусорное ведро — предварительно основательно порвав и скомкав ее — и прошла к выходу. Пересекла холл, вышла на улицу, под моросящий серебристый холодный дождь.
На улице было холодно, сразу перехватило дыхание, все тело покрылось мурашками. Зато дышится легче, чем в четырех стенах. Санса прошла к выцветшему кукурузному полю. Мертвые стебли все так же тоскливо шелестели на ветру. Санса зашла внутрь этого засохшего странного леса — истончившиеся, почти седые листья гладили ее по лицу, цеплялись за волосы. Там и сям валялись одинокие початки кукурузы, желтые, как шафран и твердые, как камень. Санса с детства ненавидела этот овощ, после того, как однажды отравилась этим канареечно-желтыми сладковатыми зёрнами, схомячив целую банку консервированной кукурузы. Больше она с тех пор ее в рот не брала. Но чаща, состоящая из сухих колосьев, болезненно притягивала Сансу — уж очень этот унылый, какой-то неземной пейзаж соответствовал ее состоянию души. Она словно влезла в выцветшую черно-белую фотографию — там, снаружи, слишком яркие краски, слишком жесткие игры. Хорошо бы остаться здесь, одним из стройных, легких стеблей, которые небрежно гладит ветер, запутываясь своей осенней заунывно-тревожной песней в тонких, как ее отрезанные пряди, листьях. Она будет вечно шелестеть под осенним дождем — засохнет, замрет — и не будет так мучительно больно. Он придет сюда искать ее — но никогда не узнает, не найдет ее среди сотен таких же, как и она сама, высушенных ненасытной землей и жарким летом, тянущихся к плачущему небу колосьев. Такие, как она, никому не нужны, в них не осталось жизни — годятся только на осенний жертвенный костер — чтобы согреть дыханье на один вечер, повеселить случайный взгляд радостной жадной россыпью оранжевых искр, пожирающих постылую плоть.
Было только одно «но». Где-то там спящее «сном праведника», как выразился Бейлиш ее персональное «но». Он боится огня — и не придет даже с ней попрощаться. Прощаться надо было ей. Длинно, нежно, навечно. Она не станет его «посылать». Нет, она будет любить его — пока еще есть время — чтобы было за что держаться, когда вспыхнет пламя и пожрет ее вместе с ее тоской и невезением. Однажды — наступит такой момент, когда она будет готова — Санса просто уйдет за дверь и не вернется. К тому времени он и сам догадается, что к чему. А если нет — тогда она возьмет себя в руки и разобьёт ему сердце. Это можно всегда поправить — в отличие от отнятой жизни. Найдётся кто-то достойнее ее — а Сансе не будет так горько от осознания, что она сделает этот шаг не напрасно. Он того стоил. Сейчас
она словно жила в долг — все, что в ней было, принадлежало ему. Санса задолжала Сандору тысячу своих жизней — и одну горькую любовь. Теперь настало время отдать долг.Она вышла с поля, направилась к гостинице. Кукурузные стебли грустно провожали ее бесприютным своим шелестом и колючими прикосновениями к мокрым от осенней мороси щекам. Санса шла, не оглядывалась. Ей надо было сделать еще одну маленькую работу, выполнить просьбу. Не будет ничего худого, если она оставит ему на память свой набросок. Она тихонько зашла в номер — Сандор так и спал, почти в той же позе, в которой она поймала его сегодня утром: на удивление спокойный, умиротворенный, почти что прекрасный. Возле кровати валялся ее рисунок. С ним ей повезло — и Санса надеялась, что так же сможет поймать и собственный образ.
Как выяснилось вскоре — она себя переоценила. Из трех набросков, сделанных в ванной перед зеркалом, один был хуже другого. Санса зло комкала листочки и выбрасывала их один за другим в корзинку возле душевой кабины. Наскоро сфотографировала себя телефоном, ушла на прежнее место — в кресло возле окна — тут был хороший рассеянный свет для рисования. Углубилась в рисунки — не тут-то было. Она схватывала то проступающий в собственных чертах образ матери, то почему-то вдруг на рисунке ей померещилась Серсея: несмотря на полную непохожесть, было у нее и Алейны что-то общее, особенно во взгляде. Это Сандору точно не понравится. Санса комкала листы, бросая их на пол, торопливо начинала следующий рисунок. Последний просто откровенно напоминал Арью — возможно, потому, что Санса все время думала о ней и предстоящем ей звонке. К чему тут Арья — они вообще ничем похожи не были? Где же она сама? Воистину, от нее ничего уже не осталось. Даже на бумаге не отобразишь. Разменялась на всех — на Алейну, на Пташку… Да, это, может быть, неплохая мысль!
Санса торопливо перевернула блокнот вертикально, набросала по памяти — восстановив в голове тот образ, что так старательно изучила тогда вечером в зеркале — собственную фигуру со спины по пояс в воде. Рисовать пейзаж было несложно — он снился Сансе почти каждую ночь, когда она вообще умудрялась спать. Море, закат, одинокая чайка вдалеке — клише. Что там ей понравилось — руки? Да, худые, как плети; кисти, гладящие полупрозрачную воду. Рисунок был черно-белый, вернее, серый — цвет она добавила только в волосы и гаснущий малиновым и оранжевым закат. Пару отблесков на плечах — на этой картинке она как чужеродный элемент прошлого. Это правильно — для него она должна уйти в былое — так было надо…
Она почти закончила, когда обнаружила, что Сандор проснулся и с интересом смотрит на нее.
— Эй, художник, что на этот раз ты изображаешь?
Санса подняла на него глаза. Он наверняка заметит ее смятение — не мог не заметить. Сандор всегда чувствовал ее лучше, чем она сама. Сейчас же начнет расспрашивать, расстраиваться, и тут она может себя выдать — а этого делать было нельзя. Ну, не натягивать же на лицо улыбку. В это он точно не поверит. Ее глупый взгляд тут же все ему и поведает. Стоит избегать прямого контакта. Когда Санса смотрела Сандору в глаза — тут же возникало ощущение устанавливающейся между ними связи — и этот луч словно просвечивал их друг для друга насквозь. Этого нельзя было допустить. Но как? После двух с половин недель ее идиотской игры в молчанку и этой дешевой подростковой депрессии с элементами самоубийства Сандор стал настолько подозрителен, что Сансе казалось, он замечает каждый ее неровный вздох. Значит, надо было придумать что-то, что, как ширма, заслонит всю ту снежную бурю, бушующую нынче у нее внутри.
Вот, рисунки — отличная ширма. Дура-Пташка уж точно бы зарыдала от не получающихся набросков. Алейне это тоже было досадно. Санса же будет делать так, как решила. Рисунки не имеют значения. Имеет значение он — ее сбывшаяся мечта, ее несчастный рыцарь, который на этот раз не в силах был ее защитить. Теперь пришла ее пора — она же тоже обещала быть ему паладином с мечом и охранять его от кошмаров. Беда в том, что нынче кошмары вылезли из самых отвратительных снов и уже стоят за дверью в молчаливом оскале, дожидаясь первой образовавшейся щелочки, чтобы проникнуть внутрь. Ну нет. Она не отопрет дверь. А когда отопрет — встанет на свою тропу.
— Я не могу. Не получается…
— Что не получается?
Твой выход, Пташка.
— То, что ты просил. Я не могу себя нарисовать. Я уже десятый раз начинаю с начала, наверное. Уже бросила рисовать с зеркала — видишь — она подняла вверх свой сотовый — теперь рисую похабным образом, с фотографии — и все равно — не могу. Не могу поймать. И это при том, что уже рисовала автопортреты сто раз… Это все не я. Извини…
Он смотрит на нее с жалостью и недоумением, потирая бровь, словно сомневаясь в трезвости ее рассудка. Да, у Пташки слабые мозги и она всегда рыдает по пустякам…