Это было у моря

— Все ты сделала так. Ты просто чудо. Иногда не выходит, знаешь ли. Наверное, устал.

— Да мы же столько проспали!

— Это какая-то не та усталость. Она не проходит со сном. Накопилось всего — сама понимаешь. И мысли…

— У меня тоже мысли. Но когда мы вместе, они отступают. А у тебя — нет?

— И у меня да. Но не всегда.

— Значит, это я виновата. Я неуклюжая и неопытная. Ты должен мне говорить, если я где-то что-то делаю неправильно. Я не хочу, чтобы ты потом маялся…

Это было так смешно, что Сандор не выдержал и расхохотался.

— Такое ощущение, что ты изучала тома по мужской сексопатологии. Успокойся уже. Я не собираюсь маяться. Это вообще не проблема.

— А я слышала — проблема. Ты мне не врешь?

— Мы же договорились — не врать. Все в порядке. Потом. Далеко ты от меня не уйдёшь, а сутки я вполне смогу потерпеть. Ничего не отсохнет и не отвалится. Я не сойду с ума и не разнесу машину. Не бери в голову. Ты придаешь всей этой развлекухе слишком большое значение… Вообще, надо заметить — оргазм — не самоцель. И так приятно — по-любому.

— Ты в этом уверен? А то можно еще попробовать…

— Нет, однозначно — из нас двоих это ты свежераскрывшийся сексуальный маньяк. Сейчас мы ничего не будем пробовать — а пойдем мыться — и поедем дальше. Время, знаешь ли… Нам надо доехать до этого Баратеоновского домика, пока перевал не отрезали. Вставай, маньячка, и дуй в ванную.

— Ты со мной?

— Ну конечно. Это, вполне вероятно, последняя возможность нормально помыться, не экономя воду. Роберт всегда говорил, что в этом охотничьем домике проблемы с водой. А еще, бывает, отключается свет — тогда только на генераторе, там уже не до мытья…

Мыться вместе было, пожалуй, даже приятнее секса. Вот в душе Пташка, непонятно почему, все еще смущалась. Занавешивалась ресницами, прятала взгляд — краснела. Торопливо мылилась, так, что даже в глаза попал шампунь. Теперь она, тихо ругаясь, отмывала лицо от пузырей. Хм — а краска-то все течет. Сандор решил, что не будет ее дополнительно травмировать и отвернулся, занявшись собственной помывкой. И все шло не так. В первый раз, когда принимали душ вместе — помнится, он мылил ее — а она — его. Было чертовски приятно. А теперь что? Стоят по разным углам, как две собаки в слишком тесной клетке. Надо все это заканчивать — все эти розовые сопли. Все равно — «придется вернуть девочку». Вернуть кому? Серсее? Джоффри? Пташка им теперь без надобности. Разве что Серсея захочет и вправду женить на ней Томмена. Пташка вообще никому не нужна по-настоящему — кроме него. И все же возвращать ее придется. Не кому-то — миру. Вот мир-то ее ждет. И ей надо туда попасть, а не болтаться по душевым кабинам в горах со всякими Псами. Сандор набрал в горсть шампуня — и случайно сунул руку под воду. Вот седьмое пекло! Совсем он уже сбрендил — с этими переживаниями…

— Погоди, давай я.

— Что «давай?»

— Помою тебе голову. Я уже закончила…

— Что, чернилить краской? Ну, давай…

Она развернула его к себе — какое внимательное у нее лицо, как у матери, что моет маленького ребенка, бережно, стараясь не попасть мылом в глаза.

— Тебе так больно?

— Ничего мне не больно. С чего ты взяла?

— Ну, там же у тебя ожог. Я подумала…

— Не больно. Он просто уродский, и только.

— Ты знаешь, я практически его уже не замечаю. Я тебе уже говорила — ты красив. Ну, для меня это так.

— Потому что ты глупая непонятливая Пташка. Люди меня на улицах пугаются…

— Ага. И те же люди ходят слушать, как поет Джоффри, и влюбляются в него и в его песни. Кому интересно, что думают подобные товарищи? В пекло их. Не вертись, а то мыло в глаза попадет.

— Как тебе давеча? Ты отлично смотрелась с пузырем на носу…

— Ну, знаешь, ли. После такого, я, пожалуй, не стану осторожничать. Ты ужасно вредный и все время ерничаешь. Злое чудовище…

— Я злое чудовище с недомытой головой. Если ты не доведешь свою начатую работу до конца — я тебя опять перемажу мылом…

— Ну, напугал. А я его смою. Иди сюда…

Кажется, время «потом» все же настало. Хрен с ней, с головой. И с тем, что наступит завтра. Тем более, что, может, и не завтра еще. И не даже не послезавтра…

Удивительно, как они друг другу подходят — по всем параметрам, несмотря на совершенно разные габариты. Как два куска давно утерянного целого. В скользком душе было немного страшно — еще не хватало гробануться — но искушение было слишком сильным. Он приподнял ее, прижимая к мокрой стене — она обняла его ногами. Боги, у них так много того, что они еще не попробовали — целый мир возможностей любви. Не попробовали — и не попробуют… В пекло мысли — водой по лицу, каплями — по телу. Сейчас она — его. Сейчас он — ее. Только это «сейчас» имело значение. Нет никакого «потом» Никакого «завтра». Люби меня тут. В это мгновенье. Ты ведь знаешь, мой мир — это ты…

Вот тебе и помылись. Теперь уж точно надо было ехать. Пташка закуталась в большое мохнатое полотенце — щеки красные, глаза — безумные.

— А еще говорил: «Потом, потом». Сам сексуальный маньяк.

— Седьмое пекло, Пташка, с тобой в одном душе и святой не выдержит!

— Ты же сам предложил…

— Ага. Я очень коварный. И воспользовался твоей неистребимой наивностью для удовлетворения своих грязных фантазий…

— Но вообще то было очень хорошо… Мне понравилось… Надо будет повторить…

— Боюсь, что не в охотничьем душе Роберта. Там мы простудимся под тоненькой едва теплой струйкой воды без напора. И это уже не будет так приятно…

— Ну хоть кровать-то там есть?

— Кровать есть. Даже три. Покрытые трофейными звериными шкурами.

— Боги, куда ты меня везешь? Это какое-то разбойничье логово…

— Я везу тебя туда, где будет безопасно и не будет понатыканных камер. Ради такого можно и шкуры перетерпеть… Не говоря уже о воде… В крайнем случае, будем мыться в сугробах. Судя по всему, их скоро наметет.

— Типун тебе на язык. Тогда мы вообще никуда не попадем. Дороги перекроют — и мы останемся снаружи.

— Тогда едем, Пташка, едем. Иди одевайся, да потеплее. Свитер какой-нибудь напяль. А то еще простудишься. Ты же вечно мёрзнешь…

— А ты что, не пойдешь?

— Я воспользуюсь наличием электричества и таки побреюсь. А то боюсь, что в этой хибаре придется отращивать бороду, как настоящему горному разбойнику. Тебе не понравится…

— А ты почём знаешь? Она что, колется?

— Да уж наверняка. Я сам не знаю — никогда не ложился в постель с бородатым мужчиной…

Пташка захихикала и ушла в комнату, по пути сбросив полотенце, представ во всем своем хрупком совершенстве. Сандор проводил ее взглядом, принялся за бритье. Глянул на себя в запотевшее зеркало — ну и образина. Глупая Пташка — ей глаза застит эта ее влюбленность, как розовые очки. Она не видит — но другие-то уж наверняка. Они совершенно несовместимы — ну куда уж ещё дальше? Само по себе их сближение — уже кощунство. Но почему в это верится с таким трудом, когда она рядом? Ее образ все еще не остыл в его глазах. А остынет ли? Взгляд в зеркале стал другим — и это каким-то образом меняет и его уродливое лицо, приближая к тому образу, что изобразила Пташка на своем наброске. Ее отсвет на лице делал его почти человеком. Взгляд… Будет тебе взгляд, кретин, когда ты будешь смотреть в небо, на уносящий ее самолет… Тогда и захлебнёшься, и утонешь в этой мертвенной синеве, что заберет ее у тебя— навсегда… Псом было жить проще — не так больно, не так пронзительно…