Это было у моря

— Я могу с ним повидаться?

— Думаю, он очень бы этого хотел. Другое дело, — признает ли Робин это. Вчера вечером звонила мисс Ройс — как раз я собирался уезжать домой. Робин начал капризничать и отказался с ней говорить. К счастью для него — мисс Ройс крайне настойчивая особа — она перезвонила еще два раза, пока Робин не сдался и не подошел к телефону. И, похоже, этот разговор явно пошел ему на пользу. Сегодня он гораздо спокойнее — и сахар так не скачет.

— Вы меня пустите к нему?

— Ну, давайте попробуем. Его родственники уехали по делам — их не будет до вечера. Мне были дадены четкие указания не давать ему вставать с постели. Но ничего не сказано про то, что нельзя пускать к парню посетителей. Но предупреждаю вас, мисс, что он может начать упираться и скандалить. Тогда я буду вынужден ограничить ваше общение. Все, что не идет моему пациенту на пользу приходится оставлять за пределами этого дома.

— Если он будет скандалить, я сама уйду, обещаю.

— Хорошо. По рукам. А теперь пойдемте — а тот тут такой ветер неприятный. Прошу!

Доктор прошел вперед и отворил перед Сансой одну из тяжелых стеклянных дверей. Они зашли в полупустой холл с натертым до блеска холодным белым мраморным полом. Дом больше напоминал музей, чем жилое помещение. По углам холла — прямо как в картинной галерее, стояли коричневого бархата узкие кресла. На стенах висели потемневшие от времени фамильные портреты. В некоторых из них Санса уловила знакомые нервные черты приятеля по школе. Звуки шагов гулко разносились по холлу.

Напротив входа — на другой стороне огромного помещения — тут запросто можно было устроить урок физкультуры или какой-нибудь спортивный матч — было огромное панорамное окно, что вместе с застекленным входом придавало холлу подобие гигантского тоннеля или арки. Холодный зимний свет освещал строгую архитектуру дома, превращая его из наследственной резиденции в храм. Отблески и отражения декабрьского утра на мраморном полу словно только сгущали тени под высоким потолком, затемняя лица предков Робина на портретах и очерчивая их какой-то усталостью, граничащей с безнадежностью.

Доктор аккуратно снял пальто, вытащив из кармана предмет, за которым ходил в машину — это оказался небольшой плеер с наушниками (Санса позабавилась на этот счет, подумав, что, по видимому, и у доктора тоже порядочно сдают нервы от странных разговоров Зяблика, если уж он решил заткнуть себе уши музыкой) и, сунув себе его в карман вельветовых брюк — одет он был весьма по домашнему и демократично — джинсы и толстый свитер (никаких тебе белых халатов и костюмов) — прошел по широченной лестнице на второй этаж.

Санса осталась одна в холле. От нечего делать она, расстегнув куртку — внизу было не очень-то жарко, так что раздеваться она не спешила — прошлась туда-сюда вдоль стен, рассматривая портреты. Некоторые были явно стилизованы — особенно те, что подлежали, судя по костюмам к прошлому веку, другие напротив резали глаз пугающим реализмом без прикрас.

Таким был и групповой портрет Зяблика и его родителей. Тут он был отображён еще совсем маленьким мальчиком — стоящим впереди пожилого благообразного мужчины в благородных сединах и полноватой, неприятного вида женщины с поджатыми губами. Та явно была моложе мужа, что, впрочем, нисколько не спасало положение — бесформенная фигура и, в особенности, выражение лица, полное какой-то нетерпимости, граничащей с фанатизмом, старили ее на десяток лет и даже рядом с немолодым мужем она казалась безумной старухой.

Санса подошла поближе, чтобы повнимательнее разглядеть лица. Зяблик не очень-то был похож на своих родителей. От матери вообще не было ничего, кроме близко и глубоко посаженных глаз. А отец был на этом потрете слишком уж в возрасте, чтобы можно было сравнивать его с маленьким ребенком, стоящим рядом с ним — или с худосочным юношей, которого Санса пришла повидать. Наверху послышались шаги — доктор явно спускался вниз, стуча подошвами по мрамору лестницы. Санса подумала, что эта лестница должно быть очень скользкая, и озабоченно взглянула на собственные сапоги — те были все в снегу и уже оставили на светлом мраморе пола грязные лужицы. Вытереть ноги было совершенно не обо что. Видимо, в доме Арренов не слишком то часто бывали посетители.

Доктор сбежал по лестнице. На счастье Сансы, у него хватало смекалки и здравого смысла — в руках он держал снежно-белые гостевые тапочки. Присев на краешек одного из бархатных кресел, Санса занялась молнией на сапогах. Доктор, хмыкнув, покосился на лужицы талой воды. Сам он как-то умудрился остаться в ботинках — но при этом те были совершенно сухими. Санса проследила его взгляд и виновато пожала плечами.

— Да не беспокойтесь вы так! — воскликнул доктор, — Тут горничная вытирает каждый час. Теперь у нее хотя бы будет реальный повод. Переобувайтесь — наверху очень тепло, — там так топят, что можно растаять. Да еще и камин в комнате Робина — он сегодня с утра потребовал разжечь его. Да и куртку снимайте, — давайте мне, я повешу.

— А кто тут еще живет, в этом доме? — с опаской спросила Санса, скидывая куртку — та блокировала движения и мешала ей расстёгивать обувь — и невольно вздрагивая от стылой сырости холла.

— Две горничные и кухарка. До последнего года у Робина была еще и гувернантка, но он потребовал от нее избавиться — дескать, большой и надоела. Бедная тетка десять лет жизни на него убила — и никакой благодарности, кроме неожиданного указания на дверь и щедрых премиальных от дядьев Аррена. Все же Робин порой удивительно жесток. Будьте с ним настороже мисс Санса, да и мне придется присутствовать при беседе, уж извините. Если я увижу признаки чрезмерного волнения — нам придётся перекатить этот эксперимент. Договорились?

— Ага. А что он делает сейчас?

— Полагаю, читает очередную энциклопедию. Робин очень любит такого рода литературу. Выискивает всякие формулировки и описания понятий и потом шерстит этот предмет до абсурдной глубины — от фолиантов прошлого века до часов поисков в сети. С тура он взялся читать про средневековый театр — и сейчас уже весь обложен пьесами, картинками и биографиями артистов, что натаскали ему горничные. У Арренов замечательная библиотека — ее собирали годами — из поколения в поколение.

— А сколько лет этому дому, вы не знаете?

— Полагаю, около двухсот. Робин мне поведал, что он был построен тогда, когда этот город еще не существовал. Что это было ленное владение его родственников — от дальней части Кленовой улицы до западных предместье была только территория парка. И на многие миле вокруг — половина долины — тоже принадлежала им.

— А куда все делось?

— Было продано — муниципалитету города по большей части. Нет, землей вне городской зоны этот клан по-прежнему владеет. Робин — богатый наследник…