Это было у моря

— В алкоголе, как ты помнишь, я смыслю как раз прилично. И по стажу, и по роду деятельности. В остальных отдачах — чуть меньше, тут ты права. Но это не имеет отношения к теме разговора. Ты, небось, пила и не закусывала. Или закусывала шоколадками? Или еще хуже — закуривала?

— Ничего подобного. С чего ты взял?

— Потому что все бабы так пьют. Особенно юные девы. Это же не эль тебе — лакать кружками. Что, у тебя в доме еды не было? Ну, на худой конец, разбавила бы водой — тоже вариант. Так нет — креплёное вино выхлебала, как сидр какой-то. Ужас!

— Ты же мне его подарил — ну тебе-то что? Как хочу, так и хлеблю. Хлебаю, то есть. И вообще — я не хлебаю, а пью.

Она подошла к стене, завешанной разными фотографиями — едва ли их делал Сандор. Скорее всего, это наследие старика-винодела. Тут были снимки со всей страны. Дороги, трассы, странные виды. На парочке черно-белых: группа бородатых брутальных патлатых байкеров. Среди них обнаружился и ее старый знакомый — тогда он был худой, поджарый, как гончая, с цепким взглядом очень светлых глаз — единственный из группы стриженый почти под ноль. Интересно.

Она пошла дальше. На одном из цветных снимков опять заметила молодого еще винодела — уже с женщиной, явно старше его, с длинными черными по тогдашней моде разделенными прямым пробором волосами. Он смотрел на нее — она в объектив — и словно одновременно в никуда. Очень глубоко посаженные синие глаза и всезнающая улыбка: то ли святая, то ли ведьма. Неудивительно, что юный байкер ради такой бросил трассы и изменил малютке-Харлею.

— Да что ты там возишься? Как звали старика винодела?

— Чай тебе завариваю. От воды тебя точно вывернет, специалист ты наш по выпивке. Его звали Венделл. Венделл Корвен.

— Ага. А кликуха байкерская была?

— Он мне не сказал. Я потом сам нашел — среди старых писем. Резак его звали. За что уж — не знаю. То ли за стрижку, то ли за взгляд.

— За умение говорить правду. То, чего тебе так не хватает.

Клиган выглянул из- за занавески.

— Это еще что за наезд? Или ты уже начала обличать? Знаешь что, дай-ка я тебе и вправду налью холодной воды — пусть мозг прочистится. Когда это я тебе врал?

— Если я начну перечислять, мы до утра не закончим. Погоди, а это что?

Со стены на нее глядела ее собственная фотография времен школы. Она была сделана еще до смерти отца. Явно отретушированная и увеличенная, загнанная под стекло в серебряную рамку. Это та самая, про которую говорила тогда Арья? Но прошло столько лет — какого хрена она тут делает?

Клиган, наконец, вышел из кухни и, не глядя, сунул ей здоровенную тёплую кружку с чаем.

— Ничего.

— Вот оно и вранье — а ты еще посмел что-то там вякать! Зачем я тут вишу?

— Забыл снять. Но это никогда не поздно сделать, — он снял рамку со стены и бросил на темно-коричневый кожаный диван, — Забери это с собой, когда будешь уезжать. Мне без надобности. И это тоже.

Санса бросила взгляд на вторую картинку, висевшую рядом с ее сорванным портретом. Ее старая зарисовка — девочка на море. Тоже под стеклом, в деревянной на этот раз рамке.

— Это я не хочу. Мне не нужно. Я же тебе ее подарила. А ту ты украл.

— Мне не нужны твои подарки. Можешь присовокупить ее к следующей своей выставке — под названием «Бесплодные мечты юности». И ничего я не крал. Просто взял из архива. Ее бы выбросили — за ненадобностью. А это — часть моей истории.

— Никакая я не часть истории. Тем более твоей, — По лицу Клигана было видно, что это заявление его задело — он даже дернулся — как в былые времена. Но потом быстро взял себя в руки — лицо вновь стало бесстрастной маской, взгляд не выражал ничего, кроме скуки.

— Хорошо. Я тебя вырежу. Скальпелем. Забирай свои картинки, выкладывай, что ты там хотела, и проваливай.

Легко сказать — выкладывай. А в голове пусто, и только зависает вопрос про картинки — зачем, зачем?

Санса решила для себя, что, видимо, из ностальгии. Хлебнула чаю — тот был горячий и крепкий — до такой степени, что наворачивались слезы. Сандор ушел к окну и глядел оттуда на расстилающиеся кругом поля. Санса огляделась еще раз, словно в комнате могла найтись какая-то вещь, что ее воодушевит на дальнейшие разборки. Таковой, естественно, не обнаружилось, и Санса, сев на краешек дивана, все смотрела, смотрела на то, как по стене ползет блик от стекла — боги знают, сколько времени прошло. День клонился к закату, Сандор так и стоял у окна, не оборачиваясь, а она цедила чай и по кусочкам собирала свои обвинения в трезвеющей голове.

— Знаешь что, дорогая, ты либо начинай сейчас свои обвинения-разговоры, либо давай я свезу тебя домой. Все это пока лишено для меня смысла.

— Хорошо. Объясни мне про то письмо.

— И вот охота тебе копаться в таком старье? — Клиган раздраженно дернул плечом. — Сделано, так сделано.

— Но зачем?

— Да ни зачем. Иногда люди делают для того, чтобы просто сделать. Потому что они такие. Глупые, слабые, трусливые. Подставь себе, что хочешь. Я мог бы обвинить твоего дядюшку Таргариена, будь он неладен…

— Он умер.

— Умер? Не могу сказать, что расстроен. Скорее, твою тетку жаль. Она так и растит твоих братьев?

— Только Рикон там живет. Остальные уже выросли. Как я. Разбежались по свету.

— Понятно. Ну вот, тем более. Мог бы и обвинить его, даром что он покойник. Да, он сбил меня с толку. Что бы я сделал, не попадись он мне тогда на пути? Может, доехал бы до тебя, а может, повернул бы назад сам. Я не знаю. Беда была не в том, что я не мог без тебя жить, а в том, что ты мне была нужна, чтобы прятаться от себя самого. Такое спасение от отражения собственного уродства. А ты отражала меня криво, и я начинал верить, что весь такой, каким ты хотела меня видеть: чуть ли не рыцарь на коне. Но это была неправда. И я и хотел, чтобы ты продолжала меня спасать, и вместе с тем устал от этого. В какие-то моменты мне просто было необходимо, чтобы ты принимала меня таким, как есть: уставшим от жизни бессмысленным циничным алкашом. Но потом понимал, что это невозможно, и продолжал прятаться от всего. Мне было проще отказаться от тебя, чем настаивать на своем.

— Но я и принимала тебя таким, какой ты был! — это было так несправедливо, что Сансе захотелось его просто прибить.

— Неправда. Ты придумала себе образ и уцепилась за него. Временами, когда становилось по-настоящему жарко, ты вроде как могла разглядеть и истинное мое лицо, но потом опять бралась за свои баллады, картинки и прочее. Как ты могла меня принимать, какой я есть, если ты толком меня и не знала? Да что там, седьмое пекло, я и сам, по сути, себя не знал!