Это было у моря

— Джейла затеяла помывку окон в лавке. Говорит, что чистые стекла радуют клиентов. Мне как-то сомнительно, но спорить с ней не хотелось. Беременная женщина — это стихийное бедствие…

Санса зло вжалась в жесткую спинку сиденья Сандорова фургона. Беременная? Только этого не хватало. То-то он такой довольный и размякший!

— Поздравляю! Рада за тебя! И какая работящая попалась, стекла моет, а не по унитазам блюет. Как только она допускает, чтобы ты мотался с дурой, замученной фобиями, по полям, а не сидел с ней и ворковал о цвете стен в будущей детской! И когда ждете?

— Да ты о чем, седьмое пекло? Джейла замужем за одним из моих парней на посадках. Он ее и привел, — Сандор со злости газанул так, что фургон подпрыгнул. Санса про себя заметила, что обычно такого за ним не водилось — значит, нервничает. Хорошо! Он глянул на нее, насупившись, и продолжил, уже спокойнее, — Они дом строят, деньги нужны, вот девчонка и подрабатывает. А ты что подумала — что я ее обрюхатил? Ты за кого меня принимаешь, Пташка — за самца-производителя? Считаешь, что я только и делаю, что бегаю по округе и трахаю все подряд? Задолбала со своими намеками. Такое ощущение, что у тебя зудит на тему. Особенно по части детей… Кто тебе вообще сказал, что я могу их иметь? Пока вроде, насколько мне известно, прецедентов не было…

Санса прикусила губу и не нашлась, что ответить. И он прав — чем меньше она будет об этом упоминать, тем лучше. День назад она-таки доехала до города — села на катер, зажмурив глаза, спрятанные за темными очками и все время просидев в воняющей железом и потом тесной, похожей на загон для зверей, кабинке. От путешествия ее размутило так, что она сошла на берег в Гавани совершенно зеленая и еще больше уверившаяся в своих подозрениях — хоть это был и явный вздор. Так рано не проявляется. Чушь.

Впрочем, морская болезнь прошла еще до того, как она добралась до аптеки. Санса радовалась привычному запаху бензина и раскаленного асфальта, забивающего навязчивый аромат моря, что доводил ее по вечерам до исступления. Дома она даже подушки побрызгала духами, лишь бы не ощущать этот гнилостный, как ей теперь казалось, дух.

Радовалась она недолго — в аптеке нужных ей пилюль не оказалось. Улыбчивая барышня за прилавком предложила ей заказать лекарство. Санса с надеждой осведомилась, когда оно придет. Оказалось — через месяц. Боги! В этом уж точно не было никакого смысла. Через месяц она будет в столице: и вопрос так или иначе решится. Пока она размышляла, фармацевт посоветовала ей купить тест на беременность — с точностью до трех дней. Санса купила три, но так и не решилась ими воспользоваться. Если она будет знать, будет только хуже. И сложнее.

Успокаивая себя, она набрала еще и прокладок — цикл должен был начаться как раз за пару дней до ее дня рожденья. И он начнется. В прошлый раз она тоже дергалась — и все обошлось. Обратный путь был легче. Мутило уже не так сильно. Все это вопрос привычки и самоконтроля. Возможно, и с фобиями она могла справится сама. Теперь, когда она знала, как. И никто ей был не нужен.

3.

Сандор

И так начались дни его миссии. Возиться с Пташкой было трудно, но порой забавно: она была упряма и старалась уворачиваться. Он отлично поразвлекся в тот день, когда его «пациентка» решила слукавить и похерить назначенную встречу под вечным женским предлогом «устала, голова болит» — то, что она нащебетала ему на автоответчик на сотовом. Во время их встреч Сандор из принципиальных соображений не подходил к телефону и отключал в хреновой пищалке звук. Если он занят Пташкой — весь мир может и подождать. Этих минут ему и так до безобразия не хватает. Особенно учитывая, что когда он справится — если справится — она упорхнет. Опять. Об этом было лучше не думать — а то Сандор чувствовал, как теряет решимость и то ощущение трогательной, какой-то новой связи, что установилась между ними там, в чаще на обочине. Как выйдет, так и выйдет.

После того как он, изрядно напрягши голос, бросил в клювы соседей-стервятников несколько придуманных на ходу фраз-провокаций (лохматые фрики из столицы, что снимали дом по соседству, даже окно открыли, спрятавшись за портьерой и наблюдая за шоу), Пташка взбешенной фурией — ага, и голова прошла, вместе с усталостью — ишь, как перескакивает через ступеньки! — слетела к нему на дорогу. Лишь бы не начала драться! А то их потасовки приводили обычно совершенно не к тому результату — со знаком «плюс», но не в том направлении, что его интересовало сейчас. Он ей не любовник (ага, пусть об этом пофантазируют мальчонки из дома слева, он дал им отличный повод для размышлений), а ее партнер по «укрощению пространства». Ну, не доктор — но хотя бы сиделка. Фонарь, что высвечивает скрытые тени. Когда она слегка успокоилась, они приступили к исследованиям. Прежде чем лечить виноград от напасти — надо было определить, что это за напасть.

Сандор провел несколько экспериментов и выяснил то, что и подозревал. Пташка боялась любого открытого, не окученного людьми пространства: леса, полей, берега. С чащей исходно пошло легче — то ли из-за ограниченности полета фантазии, то ли потому, что юная художница отвлекалась на рассматривание деревьев. В любом случае, за три дня дело было сделано.

Сандор поздравил ее с новым достижением, про себя тоскливо размышляя, что если так пойдет и дальше, Пташка воспрянет духом как раз к тому сроку, что установил Гэйвен для подготовки бумаг на продажу дома. Подлечится на курорте, закончит формальности, обрежет прошлое — и полетит в столицу. Да и осень была уже близко. Но он этого и хотел, верно ведь?

Скоро у него начиналась самая страда — сбор ягод и прочая возня на виноградниках — там будет не до Пташки. Вот и отвлечется заодно. А там — зима, стылые пляжи, ветер, воющий в трубах, поземка на выцветшей полыни — все как обычно. А этот странный август останется позади — очередным предутренним сном.

На поле была совсем беда. Пташка, как оглушенная, едва он отходил от нее, сжималась в комочек на обочине, утопая белыми кроссовками в плотной шапке поросли барвинков, и, закрывая голову руками, начинала едва заметно раскачиваться из стороны в сторону. Смотреть на это было невыносимо — но необходимо. И он смотрел — скрипя зубами, сжимая кулаки так, что ногти врезались в ладонь — и размышляя, что с этим делать.

С морем было не сильно лучше — даже на берег она не ступала, а так же, как и на поле, бледнела, начинала хрустеть пальцами или грызть ногти и коротко, словно после забега, дышала ртом. Как рыба, выброшенная на этот самый берег и теперь агонизирующая и бьющаяся в безнадежной попытке добраться до родной стихии. А что за стихия у Пташки? Столичная суета и запах бензина и обоссанных тротуаров?

Сандор смотрел на то, как она осторожно ступает по краю дороги по выжженной сухой траве и сердито думал, что все это глупость, и пора с этим завязывать. Но стоило ей бросить на него взгляд — а смотрела Пташка не на море, а только на него самого, словно на ней были невидимые шоры — и он тут же терял всю решимость. Та самая трогательная доверчивость в прозрачных глазах, что и пять лет назад. В такие моменты Сандору хотелось орать: «Перестань на меня так глядеть!» Но он этого не делал — и наслаждался каждой секундой, ругая сам себя. Эти мгновенье были так редки, так мимолетны, что и заморачиваться не стоило.

В основном, похоже, она сосредотачивалась на собственных ощущениях -отключаясь на какие-то мгновения или концентрируясь на какой-то ей одной видной конкретике — словно шла по канату над пропастью, не желая отвлекаться на то, что было вокруг. Еще шаг — еще один. Иди девочка, иди. Не оглядывайся. Только вперед. Ты уже внутри лимба — оглянешься — и он свернет пространство, заключая тебя в подобие стеклянного шара с вечно падающим искусственным снегом…

А смотреть на него у Пташки не было надобности. Сандор знал, что она помнит о том, что он стоит рядом. И тут у него было право стоять. Любоваться тем, как она поднимает голову, отрывая взгляд от носков, потрепанных туфель или кроссовок, и кусает губы, и задирает подбородок — новая ее черта, прежде им не виденная. Прищуривает глаза навстречу ветру — словно пытается кому-то доказать, что не боится. Ему? Себе? Жизни? В такие моменты он начинал понимать, как она жила все эти четыре года. Одна против всего мира. По выбору — или по принуждению? Порой ему казалось, что ее роль — те множественные, что в итоге сливались в одну, сложную и многоцветную, на самом деле не так уж тяжела для понимания. Ей хотелось быть сильной женщиной — и она ей стала. И все эти столь странные для него ее проявления начинали наконец складываться в единую картину. И та, что предстала перед ним в его спальне, и та, что ходила по берегу, даже против воли бросая вызов собственным страхам — была одна и та же девушка. Пташка — скорее всего, нет. Но и Пташка была частью этой личности — потому что взгляд, что он ловил на себе, однозначно принадлежал ей. Нравилась ли ему эта незнакомка? Сколько Сандор ни пытался, ответить на этот вопрос однозначно он не мог. Иногда она вызывала у него восхищение и уважение— потому что делала то, что он сам не мог. Иногда — дичайшее отторжение, поддевая самые болезненные воспоминания и ощущения в душе. Но по большей части — недоумение и любопытство. И что-то еще. Это что-то еще Сандор старательно загонял поглубже — на потом. Хотеть ее он не имел больше права — не после того утра. Любить — тем более. Но, как и во многих других случаях, не похоже, что у него был выбор.

Как только они выходили на дорогу, Пташка тут же включала стерву. Подкалывала его, ерничала, тонко, а порой и весьма грубо намекая на его какие-то мифические любовные шашни. Что он должен был ей сказать — что секс у него бывал раз в три месяца — единожды за сезон? И то с щедро оплаченными шлюхами… Других кандидатур вокруг не было, Маив, по слухам, спуталась со своим же собственным поваром, Джейла была замужем, а кто еще? Суровая Делия — боги упаси! На это Пташка тоже намекала. Сандору такое и в голову не приходило — он знал ее мужа, а красть у калеки его костыль было слишком низко даже для бывшего Пса.