Это было у моря
Шрифт:
========== II ==========
Санса II
Санса спустилась на лифте в холл. Идти на завтрак было, пожалуй, рановато. Но лучше рано, чем поздно, тем паче ей, несмотря на плохо проведенную ночь, страшно хотелось есть. Который день из-за этих переживаний она то и дело пропускает какой-нибудь прием пищи. Худеть ей было, в общем-то, некуда — и так-то смотреть не на что. Так что, проснувшись в полседьмого от мигрени, вызванной то ли ночными слезами, то ли голодом, она твердо решила съесть таблетку из тех, что ей прописал врач Серсеи — авось, голова пройдет — и пойти в буфет. Глупо было бы сидеть в номере и рыдать неизвестно о чем. Сегодня был новый день — такой же отвратительно длинный, как и другие, а из-за
Буфет был закрыт. Сонный администратор за стойкой сообщил ей, что завтрак подадут через полчаса. Санса пожала плечами и вышла в непривычно тихую дверь. День, вроде как, должен быть солнечным — небо было слегка подернуто прозрачной белой дымкой, но у горизонта было ясно, и солнце все лезло вверх, лениво кидая на воду розовый отблеск от не расправившихся хорошенько лучей. Вчера, впрочем, день тоже начинался так же хорошо — а как закончился?
Санса зябко поежилась — она была в джинсовых шортах и клетчатой рубашке, завязанной на талии — рукам было нормально, а ноги уже покрылись гусиной кожей. Не зная, куда отправиться, решила пойти на волнорез. Он давно ее привлекал — так почему бы не глянуть? Ходить туда, где она была за последние дни, Сансе совершенно не хотелось — после полубессонной ночи, полной белого песка дюн, слез и леденящего одиночества растравлять себя еще больше она избегала.
Маленькие шаги. Новые места. Иные ощущения. После завтрака надо было кровь из носу позвонить маме и осторожно у нее спросить, что это за дела с замужеством. После вчерашнего Санса решила, что хватит с нее гневных обвинений — толку от этого никакого — а неприятностей, меж тем, нисколько не уменьшилось.
Она еще не прошла и половины дороги к волнорезу, как ее окликнул знакомый пронзительный хриплый голос
— Эй, милочка, куда ты так рано? Следуешь моему примеру?
На совершенно не заметной с дороги скамейке сидела Оленна и с интересом на нее взирала. Сегодня старушка напялила на себя чудовищного малинового оттенка кофту, что была на пять размеров больше, чем надо — на груди у нее красовалась не то стилизованная роза, не то какая-то причудливая мандала.
— Доброе утро.
— Доброе-доброе. Что-то ты бледновата сегодня, дитя. То ли дело было вчера.
— У меня голова болела с утра. Проснулась уже с мигренью.
— Потому что не надо реветь по ночам. По ночам надо… А, ну да, тебе же ещё шестнадцати нет. Тебе надо спать. Еще. А мне — уже. А за всех, остальных кто находится в разбросе между тобой и мной, остается только радоваться. Но на рыдания, знаешь ли, точно не стоит тратить время. Это штука драгоценная — ну, может, для всех, кроме меня.
— А откуда вы знаете, что я плакала?
— Матерь всеблагая, детка, ну что ты думаешь — все такие же слепые, как твоё зеркало? Нос распух, веки красные — что же ты могла еще делать? Разве что аллергия — на что: на розы или на избыточное мужское внимание?
Оленна вскользь улыбнулась, лукаво глянув на оторопевшую Сансу.
— Я не понимаю…
— Ох, ну что вы все такие непонятливые и ненаблюдательные? В моем возрасте остаётся только смотреть по сторонам — и злословить. Скажем так — вчера я гуляла тут же в то же самое время примерно.
— Аааа.
— Вот да. Видела, как вы выходили из этого пристанища унылых душ вдвоём со своим сумрачным молодчиком. В кои-то веки порадовалась его не столь суровой физиономии — а то так и хочется за зонтом пойти — такая черная туча всегда. А тут даже что-то человеческое вроде проглядываться начало. А ты вообще порхала бабочкой — чуть ли не летела…
Санса захлопала ресницами.
Сидите внутри, проклятущие слезы. Ну зачем она об этом опять напомнила…— Нет, ты уж, пожалуйста, не рыдай — а то вон, уже глаза на мокром месте. Только не говори, что вы поругались. А то, может статься, он приревновал к тому скользкому змею, что таращился на тебя во время этого живописного заплыва?
— А вы и это видели?
— Ну, конечно — говорю же тебе — скучно. Раз перед глазами забесплатно разыгрывают такую мелодраму — впору бежать за биноклем. И еще потом понаблюдала, как ты ручку кренделем сложила и змея-то и уволокла. Вот с этим будь поосторожнее. Это тебе не твой брутальный воздыхатель. Такой шутить не станет. Он стелет мягко — но спать будет невыносимо. Прямо как мне, начиная с пяти утра.
— Это просто знакомый моей тети. И старый приятель моей матери.
— А что, у Серсеи Ланнистер бывают «просто знакомые»? Вот уж не поверю. Особенно этот товарищ. Что же до «старых друзей» мамы — милая моя девочка, что мужчинам только не приходит в голову сказать, чтобы пробить стену твоего исходного недоверия. Растопить лед, так скажем. Готова поспорить, что тип с вишневым табаком тебе наплел, что был в юности влюблен в твою молодую и прекрасную — судя по тебе, последний пункт вполне может быть правдой — родительницу? Что — как это они обычно говорят — стоял под окнами, не спал ночами, катал на мотоцикле…
— На велосипеде…
— Еще хуже. Катал на велосипеде, зарывался лицом в волосы, защищал от хулиганов, а она возьми и натяни ему нос, выбрав другого. Вот и настал крах всем мечтаниям. И тут — через какие-то ммм… пятнадцать- двадцать лет появляется она — копия матери, только еще красивее, выше, да еще и моложе. Теперь он уже не тот прежний худосочный юнец — неопытный и робкий. Он познал жизнь, набил себе шишек, сделал себя заново — и тут вот она — награда — сама идет в руки, как неопытная рыбка. Или птичка? Плюс подспудное желание насолить бывшей пассии за то, что когда-то выбрала не его… Что, узнаешь себя, дорогая? Всегда зри в корень. И если тебе говорят что-то слишком уж сладкое, чтобы быть правдой — будь уверена — оно ей и не является.
— Но зачем ему эта девочка? Я не понимаю…
— Да просто так. Хотя бы поразвлечься. Но, знаешь, пока я наблюдала за твоим этим купанием — и за типом, что любовался им, заметила одну особенность. Очень характерную. И знакомую мне по моей прошлой жизни — если, конечно, то, что я делаю сейчас, можно назвать жизнью.
Его взгляд напомнил мне, как мой усопший супруг смотрел на колесо рулетки, пока выбирал, на что поставить. Он часто играл и требовал чтобы я сопровождала его в этом его безумии — в качестве музы. Тогда я еще не была такой старой ящерицей, как сейчас. Именно этот взгляд и застыл четким следом в моей памяти — потому что он дико, до трясучки меня раздражал. Твой «старый друг мамы» глядел на тебя подобным образом — ты для него не дочь подруги, не симпатичная девочка, которую хочется полапать, ты — поле. Черное или красное. Девятнадцать или сорок семь. Ставки еще принимаются. Пока вертится колесо…
Трудно сказать, какую игру ведет Серсея Ланнистер — но, зная ее на том уровне, на каком наслышана о ней я — и все ее дальние знакомые — можно предположить, что игра эта не столь дальновидна, как ей кажется. Но что у меня не вызывает сомнений — это то, что ее скользкий помощник пойдет далеко и уж совершенно в другую, свою собственную сторону. Если ты не готова стать клеткой, на которую он поставит — хотя бы сохрани мои умозаключения в этой твоей рыжей голове. И держи ухо востро. А теперь я хочу завтракать — эти, поди, там уже наметали на стол. Пойдем, дорогуша — а то зловредное светило вскоре доберётся до нужной нам половины дороги — а от избыточного солнца у меня начинается изжога. Да не смотри ты, как будто шомпол проглотила. Я же не запугивать тебя хотела — а ты словно пичуга, что увидела кобру. Расслабься уже. Все не так страшно — а даже страшнее… Шучу…