Это было у моря

Санса уныло тащилась за весьма бодрой для своих лет старухой. Все то, что она услышала в последние четверть часа, казалось Сансе обрывком какого-то зловещего пророчества. И почему все постоянно валится именно на нее? Что за странная случайность? Тут Сансе вспомнилось то, что она услышала от старухи буквально пару минут назад: «если тебе говорят что-то слишком уж сладкое, чтобы быть правдой — будь уверена — оно ей и не является». Было ли все это случайностью? Или весь ее приезд — это тонкий продуманный ход, продолжение чьей-то таинственной игры? Надо было срочно звонить маме и задать, наконец, все те вопросы, что накопились у Сансы за эти недели, и которые она предпочла отложить в долгий ящик — чтобы не травмировать лишний раз мать — или себя саму?

Завтрак, и вправду, уже накрыли. Оленна выбрала себе тот самый столик, где пару дней назад сидела мамаша с малышом. Санса еще находилась в раздумьях, будет ли вежливее сесть с бывшей соседкой — или стоит все же поместиться где-то отдельно — соблюдая приватность? От этих насущных размышлений ее отвлекала сама Оленна.

— Ты идешь уже брать себе еду, или так и будешь дремать на ходу? Вот тебе еще один минус ночных рыданий — потом спать хочется. Нет, не стоит оно того — если уж клевать носом где ни попадя, то только после хорошо проведенной ночи. Такой, чтобы вставать было трудно — а садиться еще труднее. А это все — подростковая блажь. Ну, тебе пристало — ты еще маленькая. Хотя, сзади на тебя посмотреть — и не скажешь… Надо выпить кофе. Хочется черного — но нельзя — придется пить эти разбавленные помои… Ну, хоть что-то. Мой врач было начал пару месяцев назад вещать, что надо бы и от кофе отказаться. Ну, я ему и сказала, что предпочитаю, чтобы меня угробил кофе, а не эти его унылые, ханжеские причитания. Лучше полгода с кофе и припрятанной от сына пачкой табаку в собственном жилище, чем пять лет в какой-нибудь «коммуне для пожилых людей, склонных к совместному проживанию» в обществе выскочивших из ума, как чертик из коробочки — если он вообще у них когда-то был — индивидуумов, играющих в шашки под телевизор. А компания мне не нужна — и наблюдений хватает. Но с тобой, милочка, очень приятно говорить — ты внимательно слушаешь — когда не спишь, конечно — не препираешься, не говоришь: «ну, мам» — это ты оставляешь для своей матери, полагаю — и порой задаёшь любопытные вопросы. Садись со своим подносом ко мне. Теперь твоя очередь — расскажешь мне о причине твоих ночных терзаний.

Санса внутренне содрогнулась — но спорить после столь откровенного разговора было, как минимум, невежливо. Она машинально набрала себе какой-то еды: пару кексов, кофе, йогурт, красный апельсин — и двинулась к столику, где Оленна расположилась со своим блюдом, на которое она положила все виды сыра, что имелись в ассортименте буфета, набросав по краям мелких помидоров и зеленого винограда. Она кинула на Сансу острый взгляд из-под тонких, почти бесцветных бровей, которые лихо подкрашивала коричневым карандашом.

— Ну что, наковыряла еды? Садись, ешь, рассказывай. Тебе же не терпится с кем-то поделиться своими бедами — а и не с кем. Матери ты не скажешь — это понятно, ну не с Серсеей же тебе откровенничать, в самом деле. А своего единственного собеседника ты, похоже, потеряла. Или прогнала?

Санса не нашла ничего умного, чтобы ответить, и поэтому утопила нос в стакане с кофе.

— Молчишь, значит, я попала — прогнала. И за что же, интересно, такая немилость? Про пылинки сдувать, ложиться вместо коврика перед каждой лужей за неимением плаща и прочие сентиментальные глупости я даже не стану упоминать. Сама знаешь. Но что этот товарищ таращится на тебя так, как будто ты — колодец, а он — странник в пустыне — скажу. Рядом с тобой у него вечно такой вид, словно он набрел среди темного леса на освещенный дом — и теперь пытается тщетно разглядеть, что же там внутри — и не может, потому что глаза привыкли к темноте, а свет — обжигает.

Просто нет такой привычки. Это, конечно, непросто. Да и нужно ли? Всегда есть варианты более традиционные… Жила бы ты там, откуда я приехала — я бы познакомила тебя со своими внуками. Один, правда, уже оженился на какой-то слащавой, как сахарная вода, дуре. А другой… мда… но у меня их трое — кто-нибудь бы, да подошел. Когда люди близки по возрасту, социальной прослойке и финансовому положению — это просто, потому что банально.

Женился — дети — потом кто-нибудь из двоих обязательно уйдет налево — да ненадолго, потому что гулять скучно и не гулять тоже. Все эти варианты просчитаны заранее, как по школьному учебнику: сомневаешься — открой последнюю страницу — там будет ответ, честный и незамысловатый. А вот решить задачу с двумя неизвестными и временем в качестве условия за скобкой — это надо попотеть. Небанальная задача — и интересный вариант развития событий. Каждый дальше решает для себя, что ему ближе. Мне был ближе второй вариант — я не искала легких путей и теперь плачу за это — одиночеством. Но, заметь, я не сказала, что жалею. Потому что я не жалею. Ни секундочки. По крайней мере — есть что вспомнить…

Оленна вновь зашлась в своем жутком хохоте, который почти перешел в удушье. Санса анализировала все услышанное, косясь на побагровевшую старуху. Но та откашлялась и снова была в седле.

— Ну что, есть вопросы? Я слишком много болтаю — аж кашель наскочил. Эта загребущая жадная эмфизема — единственная, кто теперь на меня наскакивает. Да еще бессонница. Как дрянное вино, что подали после хорошего обеда. Но бокал полон и счет оплачен — значит, надо пить, что дают.

— Я хотела спросить… Если человек вдруг тебя обманывает… речь не об измене — а, скорее, о замалчивании фактов, которые тебе критически важно знать — стоит ли расценивать это — ну, как предательство? Как вы думаете?

— Как я думаю, не имеет значения, потому что в этой ситуации важно знать, что думаешь ты. И что себе мыслит он, твой «предатель». Или думал, когда шел на такое сокрытие фактов — каких, кстати, фактов?

— Ну, скажем так, это как болезнь — когда другие знают твой диагноз, а ты — нет. И все вокруг врут, а ты не знаешь, почему у них такие лица.

— Ну, милочка, это ты загнула. Про такое я могу тебе сказать точно — потому что сама была в этой ситуации. Мой супруг довольно долго умирал от болезни. Я знала диагноз, он — нет. Врач, изучив к тому времени характер моего мужа и его тенденцию себя накручивать и трепать нервы себе и всякому человеку рядом, предпочел, чтобы про это знала только его жена.

Из нас двоих у меня характер был сильнее — поэтому и ноша мне досталась в два раза тяжелее. Я смотрела на то, как он бодрится, как надеется на что-то — и улыбалась в ответ, поддерживая его и отыгрывая все те сцены, в которых мне полагалось участвовать. А сама думала — вот еще полгода — три месяца — месяц…

Внутри меня словно тикали часы — и он тоже это слышал, только предпочитал закрыть себе уши, потому что боялся. А я страшилась выдать себя — и потерять те последние минуты покоя, что нам остались — я была эгоисткой, всегда ей оставалась — мне не хотелось с ним прощаться каждый день из этого отведенного нам года. Мне хотелось просто прожить с ним рядом — ведь изменить ничего у меня бы не вышло. У меня не было таких полномочий. Были лишь только эти минуты — дни — месяцы — чтобы выпить их до дна. И мы выпили их — из одного стакана. Даже если держала его я, от этого они не стали менее сладкими. Или менее горькими.

И еще одно — все это время меня не покидало ощущение, что мой муж в глубине души знал, как на самом деле обстоят дела. И если бы он спросил — напрямую — я бы не смогла солгать. Но он так этого и не сделал. До последнего часа он предпочитал эту сладкую ложь — будучи не готовым к истине — потому что, узнай он все раньше — то сломался бы еще до того, как Неведомый унес его от меня в свой край. И мы потеряли бы те крупицы покоя, что нам оставались. На свой лад, мы все же попрощались - жизнью, не смертью. Я слишком любила его, чтобы смотреть, как он изводит себя этой неизбежностью и невозможностью сопротивления.

Он был боец — но в этой битве победить не мог. Потому что жизнь поставила его в такие условия, что руки были связаны. Я не могла защитить его от смерти, поэтому просто подпирала его самого своим телом, чтобы веревки не слишком сильно врезались в кисти. И смотрела ему в глаза, когда он уходил. Ему уже не было больно — об этом я позаботилась, а мне предстояла долгая жизнь — теперь уже навсегда без него. Честно, я предпочла бы оказаться на его месте, но это нам, увы выбирать не дано. Поэтому и приходится брать — что есть…