Это могли быть мы

Она потянулась и коснулась его ладони, холодной от кондиционированного воздуха. Пролетело мгновение, и Конор шевельнул большим пальцем, коснувшись ее пальца. Всего лишь мелочь, но пока и этого было достаточно.

Адам, наши дни

Презентация наконец-то закончилась. Адам был зол. Зол на отца за то, что тот не справился с простейшей задачей, и теперь Оливия свалилась в штопор, словно потерявший управление самолет. Злился на себя, в первую очередь за то, что согласился пойти на эту дурацкую презентацию, на свою мать, решившую вдруг вернуться и перевернуть его жизнь. Но в основном – на Делию, которая сообщила, что у нее есть важная новость, но до сих пор отказывалась рассказать, что случилось. Впрочем, он не мог по-настоящему злиться на нее, и это сердило его еще больше.

Они с Делией, Оливией и отцом стояли на тротуаре у входа в магазин, из которого выходили люди, и ждали спокойного момента, чтобы Делия могла наконец поделиться новостью. Презентация явно удалась, было распродано множество экземпляров, пришло много гостей, поднялась шумиха по поводу возможного фильма. Люди были так рады возможности куда-то выйти после последних лет заточения, что были готовы посетить любое мероприятие. Но они вчетвером, печальная маленькая группа, понимали, что на самом деле произошла огромная катастрофа. Даже Оливия не могла оставить без внимания такое пренебрежение. Что уж говорить об остальных?

Оливия тревожно щебетала что-то об уже заказанном такси, которое должно было отвезти их с его отцом в гостиницу, которую они забронировали для себя – жалкое утешение для разочарования этого вечера. Но ведь теперь же она не поедет с Эндрю? Где она будет ночевать? У Делии? Он ощутил глупое разочарование оттого, что может не провести этот вечер с ней.

– Надеюсь, машина скоро приедет. Они обещали…

– Мам, все хорошо. Торопиться некуда, – сказала Делия.

– Надеюсь, они подъедут к нужному магазину. Я сказала, что их несколько и…

– Мам! – Голова Оливии повернулась на резкий окрик Делии. – Можешь просто…

Она начала терять терпение. С ней никогда подобного не случалось. Какой-то части Адама стало интересно, что будет дальше, и в то же время он пришел в ужас.

Последние поклонники Эндрю двинулись легкой походкой в сторону Бейкер-стрит, оборачиваясь, чтобы рассмотреть, что происходит.

– Что ты хотела нам сказать? Что случилось, Делия? – испуганно спросил Эндрю.

Она рассмеялась.

– Что случилось? Это вы меня спрашиваете, что случилось?

Он побледнел.

– Конечно, я понимаю. Я… совершил огромную ошибку, но…

– Ошибку…

– Я ужасно благодарен твоей матери, разумеется…

– Благодарен?

Она что, так и собиралась повторять за ним?

– Эндрю, моя мать воспитывала ваших детей за вас. Заметим, вместо того чтобы воспитывать собственную дочь. Она стирала ваши носки, готовила вам еду, организовывала вашу жизнь, чтобы вы смогли написать эту книгу. И глядите-ка: стоило вашей бывшей жене снова появиться на горизонте, как вы тут же о ней позабыли. Вы даже не сказали ей «спасибо».

Неужели дело в этом? Неужели старый болван был так растерян из-за того, что происходило с матерью Адама? Не мог же он по-прежнему любить ее. Таких идиотов не бывает.

– Я…

– Разве причина не в этом? Или мама значит для вас так мало, что вы в любом случае забыли бы о ней?

Оливия по-прежнему смотрела на дорогу, словно речь шла о ком-то другом. Адам стоял завороженный. Все это время он знал Делию изящную, молчаливую, спокойную, а оказалось, что внутри нее скрывается тигрица. Боже правый! Он ни за что не сможет бросить эту девушку, будь она даже его сводной сестрой. Других таких не существует. А она продолжала:

– За все эти годы вы с ней даже не переспали, Эндрю. Так ведь?

Оливия поморщилась. Эндрю побагровел.

– Делия! Ты не имеешь права так со мной разговаривать. Ты расстраиваешь мать и портишь мой лучший вечер!

Он и не думал, что его отец может так говорить с Делией – для него она была особенной девушкой, талантливой и милой дочерью, которой у него никогда не было. Адам расхохотался.

– Тебе что, пять лет? Брось, пап. Она права. Кто ты для Оливии? Кто она тебе?

– Я… э…

Делия бросила на него благодарный взгляд, и это было так прекрасно, что он едва не потянулся, чтобы взять ее за руку, но она обхватила лицо руками, будто мужчина на картине «Крик».

– Господи! Вы должны решить, Эндрю. Ради нас всех. То, что Кейт возвращается и что вы забыли поблагодарить маму, и другие ваши действия… Это все влияет на нас. Вы забываете об этом. Мы все зависим от этого. Особенно теперь.

Эндрю озадаченно посмотрел на нее.

– Что ты имеешь в виду?

Делия глубоко вздохнула и посмотрела на Адама, и он понял, что сейчас она это скажет – то, что отказывалась говорить прежде. Внутри него все перевернулось, словно на американских горках.

– Потому что… – начала она дрожащим голосом. – Потому что я беременна. Беременна от Адама. И да, это значит, что ребенок может быть как Кирсти, поэтому мы должны решать. Кем мы все приходимся друг другу? Семья мы или что-то другое? Или мы просто… знакомые?

Кейт, 2012 год

В тот вечер, когда едва не умерла Трикси, у Кейт выдался хороший день на ток-шоу. Сначала не все шло гладко – она начала писать сценарии для своего раздела и иногда запиналась, читая с телесуфлера, а ее шутки проходили предварительный контроль, чтобы не задеть чувства американской домохозяйки. Ничего по-настоящему смешного в сценарий в итоге не попадало, а кожа задыхалась под слоем грима, но как же здорово было каждый день куда-то ездить, привозить Конору байки о глупеньких девочках-посыльных и ведущей шоу, Энн Джейкобс, которая, по слухам, застраховала свои волосы на миллион долларов. Работая в шоу-бизнесе, он знал все и обо всех, и Кейт чувствовала, что они равны – звездная пара, как ей всегда и хотелось.

Теперь Конор чаще всего ночевал в ее комнате, и Кейт заметила, что он даже стал оставлять свои вещи – книги, недопитые стаканы, бумажные платки, которые ей приходилось убирать. Его собственная комната оставалась святилищем, и в те ночи, когда он не приходил к Кейт, она испытывала жгучее влечение к нему, ворочалась в постели и думала о том, почему сама не может пойти к нему. Она даже не была уверена, что он ее впустит. Это была своего рода игра. Возможно, поэтому она до сих пор и хотела его с такой силой даже через без малого пять лет.

Секс оставался единственной ситуацией, когда они могли говорить что угодно. Она могла называть его холодным ублюдком, помешанным на контроле, в промежутках между поцелуями, во время которых она, казалось, высасывала из него воздух. Он дергал ее за волосы, шлепал по заду, и она этого хотела, даже умоляла об этом.

Все годы брака с Эндрю она не понимала, что секс – это другая страна с собственными правилами. Но после она часто лежала без сна и думала о его холодности, о том, будут ли они когда-нибудь встречаться с друзьями, ездить в отпуск, украшать вместе рождественскую елку. Ей даже начинали чудиться слова, которые они никогда не говорили друг другу: «Я люблю тебя». Те самые слова, от которых она с отвращением отмахивалась, когда их произносил Эндрю. Слышать их от Конора было бы бесценно. Потом она думала: «Нет, все в порядке. Он – всего лишь мужчина, и нас обоих устраивает свобода». Ничего, что ей было уже сорок. Если больше не хочешь детей, время больше не имеет значения, и можно нестись по нему очертя голову. Можно потратить десяток-другой лет на мужчину, в чьей любви не уверена.