Эволюционер из трущоб. Том 10

Барбоскин, лекарь и маг Земли быстро рассредоточились по комнате. Маг Земли направился к врачу, лекарь подошел к Черчесову и прижал его руки к кровати так, что невозможно было пошевелиться. Барбоскин же отправился к входной двери, чтобы создать защитный барьер.

— Что вы делаете?! — взвизгнул врач, но в следующую секунду ему в бороду прилетел увесистый удар, потушив сознание.

Врач рухнул, как подкошенный. Увидев это, Черчесов завопил, срывая голос:

— Охрана! Живо сюда!!!

Входные двери вздрогнули от мощного глухого удара. За ним последовал ещё и ещё один. Снаружи орали гвардейцы Черчесова. Неистово стучали прикладами по двери. Но всё было бесполезно.

Барбоскин взмахнул рукой, сотворив плотный полупрозрачный барьер, покрывший двери непроницаемой плёнкой. Снаружи всё ещё пытались ворваться, но внутри звуки выламываемых дверей стихли, будто никто и не ломился. Улыбаясь, я повернулся к графу. Спокойно осмотрел его с ног до головы. С интересом. Будто ребёнок, который наконец-то нашёл того, кто пытался съесть его конфеты.

— Ты… ты кто, чёрт побери?! — дрожащим голосом спросил Черчесов. — Что здесь происходит?!

— Не стоит так переживать, — усмехнулся я. — Сейчас произойдёт воссоединение семей и ничего более.

Я поднёс руку к лицу Черчесова. На моей ладони лежал золотой паук. Крошечный, точёный, сделанный из золота. С бусинками рубинов вместо глаз. Его лапки были изогнуты, как тонкие скальпели, угрожающе поблёскивающие в свете свечей.

— Нет! — в ужасе заорал граф, будто увидел свой самый страшный кошмар, и попытался отпрянуть назад, но руки лекаря его крепко держали. — Что ты делаешь?! Я запрещаю! Я…

Паук мягко спрыгнул с моей ладони и приземлился на лоб графа. Быстро перебирая лапками, он сместился на макушку Черчесова. Щёлк. Лапки сомкнулись на его черепе. Как корона. В следующее мгновение паук вонзил острое жало в темя графа. Черчесов издал хрип — и провалился в бессознательное. Глаза закатились, дыхание стало прерывистым, пальцы мёртво повисли с краёв кровати. Я провёл рукой по его лицу, прикрыв веки.

— Спи, отец, — улыбаясь, сказал я и погрузился в Чертоги Разума.

Внутри было темно. Пусто. Гулко. Посреди темноты Черчесов восседал за огромным столом, в мундире без орденов. Перед ним — пустые бокалы. Рядом — пустые стулья. Я взмахнул рукой и всё вокруг начало вспыхивать яркими цветами. Воспоминания бурным потоком хлынули в разум графа:

Появился образ. Черчесов в оранжерее. Лицом к лицу с моей мамой, Елизаветой Максимовной. Она смотрит на него, не как на врага, не как на политическую фигуру, а как влюблённая женщина,. Смущённо, кротко, нежно. Он держит её за руку. Шепчет нежные слова. Целует.

Отбрасываю эту сцену, давая возможность Черчесову дорисовать её самостоятельно, а сам перехожу к следующей.

В другом фрагменте — ужас. Влюблённых разлучает Архаров. Он узнаёт, что Елизавета Максимовна беременна от другого и запирает её в жутком пансионате. Это бьёт по сердцу Черчесова, словно кнут, рассекая плоть и доставляя ни с чем не сравнимые страдания. В пустоте прячется она, его любимая женщина. Роняет слёзы, дрожит, гладит живот и говорит, что всё будет хорошо.

Черчесов в панике, окутан липкими нитями страха. Он шепчет имя — Лиза — и плачет…

Дальше — снег. Колыбель. Крик младенца. И ребёнок, всё ещё не имеющий лица.

— Почти готово, — прошептал я, заканчивая формировать воспоминания. — Осталось только добавить меня.

Черчесов стоит перед иллюзорной колыбелью. И чувствует, что его сердце вот-вот разорвётся от нежности, любви, счастья и горя одновременно. Его родной сын, сын, принадлежащий Архарову. Сын, которого он столько времени пытался спасти вместе с Елизаветой, но проваливался раз за разом.

В этот образ я вложил свою внешность. Глаза. Волосы. Улыбку. А ещё щедро приправил это любовью. Щедрый подарок похитителю из ниоткуда. Подарок, который должен был смягчить сердце ублюдка, пытавшегося меня убить.

Граф Черчесов задышал глубже. Тело дрогнуло. Он открыл глаза. Помедлил. На его лице появилась растерянность. Глаза забегали по комнате, будто он искал что-то. Что-то потерянное. Давно забытое. И наконец, с его потрескавшихся губ слетело слово:

— … Сынок?

Я улыбнулся и тихонько произнёс:

— Привет, папа. Я вернулся.

— Миша, Мишенька, — дрожащим голосом произнёс Черчесов. — Сынок, что происходит?

Его глаза бегали, падая то на гвардейцев, то на меня.

— Всё хорошо, пап. Хазаров тебя предал и хотел убить. Я, когда об этом узнал, примчался на всех парах. Хвала богам, успел, — соврал я, не моргая.

Взглядом я дал отмашку лекарю, чтобы тот отпустил моего новоявленного папашу. Черчесов тут же вскочил с кровати и бросился ко мне. Но сделав пару шагов, он плашмя рухнул на пол. Если бы я не перехватил его в полёте, то граф точно бы расквасил нос.

— Сыно-о-ок… — завыл он, вцепившись в мои руки, и зарыдал.

В этот момент паучок отцепился от его головы и вернулся в пространственный карман так, что Черчесов даже ничего не заметил. Барбоскин, лекарь и маг Земли слегка опешили от такого обращения, но виду постарались не подать. Это достойно похвалы. Тем более, что каждый из них презирал Черчесова до глубины души и желал снести ему голову. Ведь граф в своё время частенько враждовал с почившим родом Богдановых.

Барбоскин развеял барьер и в комнату ворвались запыхавшиеся гвардейцы Черчесова. Красные лица, по котором струится пот, руки сжимают автоматы, глаза яростно осматривают помещение, пытаясь понять, что происходит и в кого стрелять. Но они так ничего и не поняли. Вместо этого лишь заорали наперебой:

— Мордой в пол, суки!

— Лежать, твари!

Черчесов, всхлипнув, поднял разгневанный взгляд на бойцов и фальцетом заверещал:

— А ну, пошли прочь, тупоголовые бараны! Бездари чёртовы! Не видите, мы тут с сыном разговариваем?

Гвардейцы растерянно попятились назад. На их лицах читался немой вопрос «Какой, к чёрту, сын? У Черчесова ведь даже жены никогда не было…» Не получив ответа, они, раскланявшись, закрыли за собой дверь.

— Сынок, как ты…? Как мама? С ней всё впорядке? — сбивчиво проговорил Черчесов, держа меня за плечи.

Его глаза были полны слёз. Я же смотрел на Черчесова и не испытывал ненависти. Скорее… Жалость. Человек, испортивший море крови моему настоящему отцу. Человек, из-за которого едва не погибла моя мать да и я сам. Он сейчас стоял на коленях и блаженно улыбался сквозь слёзы. Улыбался так, будто исполнилось его самое сокровенное желание.

Большой человек, управляющий целым графством, неистово желал весьма простого человеческого счастья. Счастья, которого не мог достичь, так как зациклился на моей матери. Да, это идиотизм. Навязчивое желание сделать её своей, чего бы это ни стоило. Однако сейчас Черчесов был таким беззащитным и жалким, отвесь щелбан — и он рассыпется, будто всё его тело состоит из разбитого стекла.