Европа-45. Европа-Запад

Попов пытался доказать, что он капитан канадской армии, но кому нужны были капитаны без мундиров, когда никто не знал, куда девать тех, кто состоял на службе.

В результате Попов попал в руки гитлеровцев. Как нежелательного иноземца, его интернировали в одном из нормандских лагерей, где он просидел целых четыре года, пока снова, как в сороковом, увидел мундиры английской армии и среди них — куртки с синими наплечниками, на которых написано было «Канада».

Теперь капитана Попова с радостью приняли в армию, да и он сам уже лучше знал, что ему делать в пехотном батальоне, нежели тогда, в сороковом. Теперь он даже с каким-то воодушевлением надевал черный берет и мешковатую суконную форму: у него были свои счеты с гитлеровцами...

Он добрался до берегов Рейна и только тогда успокоился: хватит! Пора уже вспомнить о давнишней цели своего приезда в Европу. И он отправился в Париж и пришел в советское посольство.

Отныне на синих наплечниках у него красовалось не короткое слово «Канада», а длинная надпись: «Интерпретор», что означало — переводчик, и он наводил страх и растерянность на молоденьких американских лейтенантиков целым калейдоскопом орденских колодок над левым карманом френча.

Попов посоветовал Михаилу ехать в Бонн, к одному из действующих мостов через Рейн, на центральную переправу.

— Теперь у нас три таких моста,— сказал он.— В Кельне, Бонне и в Ремагене. В Кельне и Бонне — понтонные, поставленные американцами, в Ремагене уцелел старый немецкий мост. Янки во всех газетах расписали, будто они захватили тот мост благодаря стремительному удару танков генерала Паттона, но это святая ложь! Просто какой-то гитлеровский генерал решил отдать мост американцам, чтобы те опередили советские войска, рвущиеся в Берлин. Я вижу этих бошей как на ладони. А наше союзническое командование, думаешь, тоже было безгрешным? Святая ложь! Растягивали войну, как резиновую жвачку. Хороших вояк специально держали в тылу.

Разве того же генерала Паттона не сняли с командования еще в Сицилии? Из-за его, видите ли, грубости... Он, понимаешь, какого-то там труса, какого-то сопливого американского солдата ударил по физиономии за то, что тот наложил полные штаны и не желал идти в бой. В Вашингтоне все эти типы с генеральскими погонами на плечах подняли вой: как же, нарушение символов американской свободы и демократии! Позор для американского оружия! И генерала Паттона послали в тыловые службы, продержав его там целых два года! Дать по морде дезертиру — это, видите ли, позор для американской армии, а топтаться два года в Италии и три года раскачиваться для прыжка через эту лужу — Ла-Манш — это, видите ли, не позор! Они ведь знали, что если выпустить на поля битв таких заправских вояк, как Паттон, то войне придет конец за несколько месяцев. А это отнюдь не входило в планы некоторых бизнесменов. На одном только хлебе некоторые заработали миллионы. Ты ж видел, что для американской армии даже хлеб и тот везут из-за океана! Из пекарен Айовы и Миннесоты — ну, не издевательство ли?

А с пивом! Ты слышал эту историю с пивом? Нет? Кто думал о том, чтобы как можно скорее разгромить Гитлера, а кто ломал себе голову над тем, каким манером перевозить через океан пиво для своих ребят. В бочках — невыгодно, бочки тяжелы, занимают много места, перевозка потребует больших затрат. Жестянки не годятся — краска не выдерживает действия пива, жесть ржавеет, пиво теряет вкус, к тому же оно вообще не терпит длительных перевозок, быстро портится. И вот несколько фирм взялись найти способ консервирования пива. И ясное дело, нашли. Какой-то особый лак, которым покрываются стенки жестянки. Какой-то особый способ консервации. И теперь таскают через океан целые транспорты пива в этих жестянках. Американская армия может пить настоящее американское пиво из штата Висконсин, не портя себе желудков всяческой бурдой и не затрачивая американских денег на чужие напитки и яства. Если прибыль — то только лишь для Америки!

Относительно американцев Попов был настроен весьма скептически и скепсиса своего не скрывал даже перед самими американцами. Когда Михаил спросил его, что он может сказать о новом американском президенте Трумэне, недавно занявшем место покойного Рузвельта, Попов только всплеснул руками:

— Вы не видели, как восприняли янки смерть Рузвельта?

— Я тогда подвизался в Италии в партизанском отряде. Узнал впоследствии от самих же американцев. Но первое впечатление от смерти президента уже прошло, и все те, с кем я говорил, говорили о ней, я бы сказал, весьма спокойно.

— Равнодушно! — уточнил Попов.— Они говорили о смерти этого великого человека с таким равнодушием, словно речь шла о смерти столетнего эмигранта, всеми позабытого и никому не нужного!

— Все-таки они сожалели о смерти Рузвельта,— не согласился с Поповым Скиба.— Я сам это слышал от многих. А вот что касается нового президента, то уже здесь, кроме равнодушия, я не встречал ничего. Меня даже как-то поразило такое отношение к Трумэну. Ведь он был вице-президентом при Рузвельте.

— Ну и что из этого следует? Во-первых, президент никогда не может выбрать себе заместителя, руководствуясь личным вкусом; кандидатуру навязывают ему партийные боссы. Это раз. А во-вторых, если в Америке иногда и попадаются хорошие президенты, такие, скажем, как Вашингтон, Линкольн или Франклин Рузвельт, то на вице-президентов США никогда не везло. Как правило, это неизвестные, ничем не приметные люди. Ни единой яркой индивидуальности! Ни одного выдающегося ума!

— А не потому ли это, что у них просто нет возможности проявить на этом поприще свои способности, придавленные авторитетом президента?

— Увидите, какие способности проявит Гарри Трумэн, освободившись от опеки Рузвельта. Уверяю вас, что при Рузвельте вы бы не торопились вот так на Рейн, чтобы задержать поток беспомощных людей, которых по непонятной причине везут на запад. Кто мог придумать такую бессмыслицу? Отправлять людей не домой, а как можно дальше от дома. Кому это нужно?

Над рейнским мостом висели толстые колбасы аэростатов воздушной защиты. Низкое облачное небо плотно улеглось на зеленых горах по ту сторону Рейна, будто хотело пресечь дорогу войне, навсегда закрыть путь сюда, к этим берегам. Единственным напоминанием о войне служили здесь эти бессмысленные аэростаты и нескончаемые вереницы военных машин.

Переправившись через мост, машины сразу брали вправо и останавливались неподалеку от двухэтажного кирпичного дома, что некогда служил школой, а теперь должен был стать прибежищем для многих тысяч людей. Зажигательная бомба несколько месяцев тому назад попала в здание школы. Сгорело все, что только способно было гореть. Остались стены. Два этажа изрешеченных стен, кирпичная коробка, внутри которой ощетинилась навстречу людям каменная лестница; она никуда не вела, а просто висела на остатках стальной арматуры, ежесекундно угрожая рухнуть на головы тем, кто искал в этих стенах прибежища.

Машины скучивались на площади перед школой, останавливались на некоторое время, и сразу же оживали их кузова, вернее, то, что находилось в кузовах; люди растекались во все стороны, подобно весенним потокам.

Это были свои, родные лица, родные голоса, знакомые глаза с печатью страдания и огоньком гордости — это были советские люди!

Не спрашивая, Михаил догадывался, кто они и откуда, видел, кто какие дороги прошел, какие муки претерпел. Вот семьи из Псковской и Новгородской областей, вывезенные гитлеровцами на поругание, вывезенные при отступлении, лишь бы только не оставлять на испепеленной земле ни единой души. Это семьи, которые лишь по воле случая спаслись от смерти. Старики и малые дети до сих пор еще не опомнились, до сих пор не сбросили с себя растерянности и страха, который охватил их на этой чужой и враждебной земле.

А вот белорусские партизаны, освобожденные из лагерей уничтожения, из тюрем, где их подстерегала смерть: ведь партизан ждала только смерть, и они это хорошо знали. Лица их, без единой кровинки, были землистого цвета, в глазах застыло удивление: все еще не могли осознать, как удалось им вырваться из когтей смерти.

Бывшие военнопленные, которым посчастливилось бежать из концлагерей, из офицерских шталагов и каторжных команд, прибыли сюда с оружием в руках,— видимо, партизанили на противоположном берегу Рейна, да так бы и партизанили до конца войны, если б не велели ехать сюда, если б союзники не приказали снова превратиться в солдат, хоть и с оружием в руках, хоть и свободных, но все же пленников: приказ заставлял идти только на запад. Правда, его еще можно было как-то обойти и остаться там, где тебя застали американские войска, но ни в коем случае нельзя было повернуть на восток. Только на запад!