Европа-45. Европа-Запад

— Сейчас он придет,— успокаивала ее Маргарита.— Жду его с минуты на минуту. Он никогда не опаздывает, если пообещает прийти вовремя...

— Хотя бы скорее! — Тильда уже не знала, куда себя девать. Пожалуй, лучше было ждать там, в комнате... Чтоб не слышать этого гула и пустых разговоров томящихся от безделья людей.

Наконец, пришел Вильгельм. Гильда увидела невысокого, худощавого до хрупкости человека с белым лбом, от которого, казалось, исходили ум и тихое спокойствие. Ей понравилась его красивая, по-мужски скроенная фигура, его неторопливые движения, за которыми угадывались уверенность и сила. И она сразу как-то успокоилась. Смотрела на Вильгельма с такой надеждой, будто это был всемогущий бог, который одним мановением руки сделает все, что нужно, все, что она от него ждет.

— Познакомься, Вильгельм,— сказала Маргарита.— Это моя подруга Гильда. Понимаешь, у нее...

— Очень рад,— тихим, именно таким, который и ожидала услышать Гильда, голосом произнес Вильгельм.— Сейчас я буду к вашим услугам. Только умоюсь... Надеюсь, ты разрешишь мне умыться, Маргарита?

— Само собой... только ты прежде послушай...

— Сегодня у меня был невероятно тяжелый день, моя дорогая. Ты даже не представляешь... мы ходили к бургомистру.

— Вильгельм, я хотела тебе сказать. Гильда...

— Сейчас, сейчас... Этот разговор у бургомистра — трудная была штука. Но мы наконец выяснили свои точки зрения. Затем пришлось монтировать тяжелейшую линию. Я отвык от своей работы там... Я мигом, только умоюсь. Почему ты не приглашаешь Тильду в комнату?

Снова Тильдой овладело отчаяние. Вильгельм оказался таким, как все. Он просто убивал своим равнодушием. Говорил о каком-то бургомистре, о каком-то монтировании. Зачем? Кому это надо? И что такое бургомистр и какая-то работа по сравнению с тем, что у нее украли ребенка! Что Финк, негодяй Финк украл у нее чужую девочку, сиротку, которой она взялась быть матерью и не сумела ею стать, не смогла быть матерью и одного дня!

Вильгельм вежливо пропустил Гильду в комнату, заставил ее сесть на стул, вышел за дверь.

— Одну минуточку!— крикнул он уже из-за двери.— Прошу меня извинить, но у меня был горячий день... несмотря на дождь.

Она совсем забыла о дожде. Не обратила внимания на промокший костюм Вильгельма, на грязные ботинки, не подумала о том, что ему и вправду надо переодеться. Укоряла себя... Ведь она не дома... Ведь не будь этого несчастья, и сама она после такого дождя первым делом переоделась бы... У нее, кажется, мокрое платье? Она провела ладонью по материи. Да... Но это ерунда. За стеной Вильгельм плескался водой, а ей слышался назойливый звук мельнички, красной мельнички для кофе, и она знала, что долго не сможет вытерпеть, что сойдет с ума от этого беспрестанно мерещившегося ей мерного звука...

Наконец Вильгельм, умытый и переодетый, вошел в комнату. На нем была белая рубашка, и он весь пропах водой. Никогда не думала Гильда, что у воды есть запах, и сделала это открытие только сегодня, только сейчас. Запах воды... Поймала себя на желании что-нибудь делать: открывать несуществующие запахи воды, любоваться белизной рубашки Вильгельма, лишь бы только не слышать скрежещущего отзвука мельнички для кофе... Лишь бы только не слышать.

— Вы давно знакомы с Маргаритой? — спросил Вильгельм, надевая пиджак.— Живете здесь, в Ниппесе? Почему она ничего о вас не говорила? Надеюсь, вы поужинаете с нами?

— Простите,— голос Гильды дрожал от напряжения.— Я познакомилась с Маргаритой только сегодня, час назад...

— Да? — Вильгельм перестал просовывать руку в рукав пиджака.— У вас, верно, какое-нибудь дело? Молчите... Вижу по вашим глазам, что у вас беда... Я угадал?

Женщина молча кивнула.

— Но почему же вы не сказали мне сразу? И Маргарита — тоже... Маргарита!—позвал он жену, приотворив дверь в маленький коридорчик, ведущий в помещение пивной.

Та прибежала, вытирая руки белым фартуком.,

— Ты звал?

— Почему же ты сразу мне не сказала, что у Гильды беда? — спросил Вильгельм.

— Ты был такой усталый, говорил о чем-то своем...

— Ах, прости, пожалуйста, я действительно говорил только о себе. С моей стороны это было просто свинство... Но что у вас, Гильда? Чем вам помочь? Сможем ли мы что-нибудь сделать?

— У нее сегодня украли ребенка.

— Ребенка? Кто украл? Как?

— Не знаю,— сказала Гильда. Зубы ее стучали, и она не в силах была преодолеть дрожь во всем теле.— Я ничего не знаю.

— Но по крайней мере подозреваете кого-нибудь? Где вы живете?

— В Мюльгейме.

— В Мюльгейме! А ищете своего ребенка здесь? Но почему именно здесь?

— Похитил ребенка, по всей вероятности, некий Финк... из виллы-ротонды...— сказала Маргарита.— Ты, вероятно, его знаешь, раз он оттуда...

— Знаю ли я Финка? О небо... Так это он украл вашего ребенка?

— Да. Финк. У него тонкие злые губы и искалеченная рука. Он хвалился, что живет где-то здесь, в Ниппесе, в круглой вилле, в роскошной странной вилле. Поэтому я и прибежала сюда.

Тильда заплакала. Странно, что она так долго не могла плакать. Просто неимоверно, чтобы женщина забыла облегчить свою душевную муку слезами. Теперь она горько плакала, но обильные слезы не помогали. Вильгельм положил ей руку на плечо:

— Успокойтесь, прошу вас. Я знаю, где эта вилла, знаю Финка, знаю всех. Не могу только понять, зачем им ребенок? Это ваше дитя, да?

— Да, то есть нет.

— Я что-то не совсем понимаю.

Тильда вытерла слезы. Надо успокоиться и рассказать этим добрым людям обо всем. И о Дорис, и о советском лейтенанте, и о красной мельничке для кофе, о том, как она бежала по мосту, о реве солдатни... Преодолевая всхлипывания, рвущиеся из груди, прерываясь на каждом слове, Тильда стала рассказывать. Маргарита забыла про свои обязанности, забыла, что ее ждут в пивной, стояла, опершись о дверной косяк, не в силах оторваться от него. Вильгельм слушал спокойно. Он отлично знал, сколь запутанна бывает иногда человеческая судьба, и не удивлялся услышанному, а обдумывал, как лучше и быстрее помочь молодой женщине.

— Скажите,— спросил он ее, когда она умолкла,— а почему вам не пойти сразу к советскому офицеру и не рассказать ему о несчастье?

— Что вы? — ужаснулась Тильда.— Только вчера он привез мне малютку, он вверил ее мне, а я... нет, нет! Он вез эту крошку через всю Европу, чтобы найти людей, близких родителям ребенка. Я поклялась ему, что все сделаю в память Дорис и Гейнца, а теперь... Нет, нет, ни за что!

— Это ваша самая большая ошибка,— сказал Вильгельм.— Надо сразу же идти к советскому офицеру. Вы говорите, он в Берг-Гладбахе?

— Так, по крайней мере, он говорил.

— Будь это ближе, мы пошли бы туда хоть сейчас.

— Ради бога! Не делайте этого! Я не могу показаться ему на глаза! Я не могу сказать ему!

— Я вас уверяю, он все поймет.

— Лучше покажите мне виллу-ротонду. Вы знаете, где она. Проводите меня туда. И больше ничего. Умоляю вас!

Вильгельм вздохнул. Разве он не показал бы ей этой виллы? Разве не проводил бы ее? Но ведь там эсэсовцы, они убьют и ее и его. И каждого, кто сунется туда незваный... В магистрате сидит бывший гестаповец, которого не желает отпускать от себя бургомистр; в развалинах скрывается шайка эсэсовцев, на которых нет никакой управы, ибо власть снова попала в руки нацистов. Замкнутый круг. Безысходность. Кричи, если можешь! Но как они не подумали, что здесь, в Кельне, находится советский офицер? Могли ведь догадаться, зная, что сборный пункт советских репатриантов в Оссендорфе... Надо обратиться к нему. Пускай он поставит перед союзническим командованием вопрос о наведении порядка... Денацификация — об этом сказано в Потсдаме... Почему же здесь ничего не делают? Только к советскому офицеру! Он поможет не одной этой убитой горем женщине, но и им — Вильгельму и его товарищам...