Европа-45. Европа-Запад

— Поймите, Тильда,— сказал Вильгельм устало.— Если мы пойдем на виллу-ротонду, они убьют вас. Я слишком хорошо их знаю. Они убьют вас, и тем дело кончится.

— Пусть лучше убьют! — простонала женщина.

— Кому же от этого будет польза? Ведь речь идет о спасении ребенка! Тут надо делать все обдуманно. Первым делом обратиться к властям. Мы попросим советского офицера...

— Нет, умоляю вас...

— Позвольте все-таки вас убедить, что...

— Нет, нет, тысячу раз нет!

— Я не вижу другого исхода.— Вильгельм пожал плечами.

Тильда готова была растерзать его за это кажущееся ей равнодушие.

— Неужели вы... неужели вы не немец? — воскликнула она вне себя.

— Моя национальность здесь ни при чем. Чего вы хотите? Чтобы я повел вас на смерть? Поймите, они вас убьют! Я там жил, вместе с ними, они хотели убить и меня, я спасся чудом. Неужели вы не верите мне?

— Вы говорите правду?

— Я всегда говорю только правду.

— И вы советуете...

— Да. Я настоятельно советую вам обратиться к советскому офицеру. Это единственный выход. Он будет действовать через представителей власти. Мы пойдем к нему вместе. Я сам расскажу ему обо всем. Он поймет, ручаюсь вам, он все поймет!

— Ну хорошо. Пойдемте! — Гильда поднялась с места.

— Уже поздно. Мы не успеем до ночи добраться,— заметил Вильгельм.

— Все равно, идемте. Я не могу вернуться без ребенка.

— Переночуете у нас. А рано утром пойдем.

— Нет. Сейчас, только сейчас!

— Нас могут задержать патрули. Не пропустят через мост.

— Пропустят. Я сделаю так, что пропустят. Я все сделаю. Вы пойдете со мной?

— Иди, Вильгельм,— сказала Маргарита, все еще неподвижно стоящая у двери.— Нужно идти.

— А разве я говорю, что не нужно? — усмехнулся Вильгельм и добавил: — Чудные вы, женщины...

Он взял черный клеенчатый плащ, помог одеться Гильде.

— Удачи вам! — сказала Маргарита.

— Спасибо,— ответила Гильда.— Спасибо тебе, Маргарита.

Впервые за сегодняшний день она улыбнулась искренней улыбкой, подошла к Маргарите и поцеловала ее.

— Спасибо, милая!

ОДИССЕЯ ПАНА ДУЛЬКЕВИЧА

Михаил раздвинул стеклянные двери, ведущие из прихожей в маленькую комнатку с круглым столом и четырьмя креслами вокруг.

— Прошу. Проходи, Юджин. Проходите, господин Кауль. Отныне вы с Юджином неразлучны. Как у нас говорят: водой не разольешь.

— А ты здорово устроился тут, черт возьми! — сказал Юджин, вольготно развалившись в кресле.— Садитесь, господин Кауль. Это кресло после тюремных табуреток покажется вам несколько мягковатым, но привыкайте. Вокруг Америка, она привыкла мягко стелить...

— Не забывай, что ты на территории Советского Союза,— усмехнулся Скиба,— хоть и временно, но это все же советская территория.

— Не забывай и ты,— Юджин шутливо погрозил ему пальцем,— что находишься под эгидой целых трех союзнических держав! Недаром же водрузил эту пирамиду с портретами и флагами возле своей резиденции. Кстати, Черчилля пора уже заменить. Где портрет их нового премьера... как его?

— Эттли?

— Пусть будет Эттли. Мне безразлично. Черт белый не хуже черта черного. Мы, например, от своего Трумэна ничего хорошего не ждем... К старику Рузвельту хотя бы уже привыкли. Ну, да он, что и говорить, мозговитый был дед... А новый президент — это все равно что я, Юджин Вернер — лейтенант. Случай. Чистейший случай. Какой-то писарь в высоких штабах решил утешить моих стариков, чтоб не очень убивались по сыну, и записали меня в офицеры. А я выскочил из могилы! И вот — лейтенант! Чудеса! У тебя найдется что-нибудь выпить? Нам есть о чем вспомнить, есть о чем поговорить. Не выпить при таком деле — грех! Ну, так говори — найдется? А то я сбегаю в ближайшую офицерскую лавчонку и чего-нибудь раздобуду.

— Что-нибудь и у нас найдется,— успокоил его Скиба.— Сиди уж, раз попал ко мне в гости. Живым я тебя отсюда не выпущу.

— Такой смерти не боюсь. Раз ты вывел меня живым из ада, теперь смерть из твоих рук не страшна. Как, господин Кауль, страшно умирать? Вы боитесь смерти?

— Я не знаю, что это такое.

— Ну, это уж чрезмерное бахвальство, господин Кауль! Думаете, если сбили меня с ног первым ударом, то уж вам и море по колено? Да я ведь не профессиональный боксер. Всего лишь любитель. Меня больше интересовали курочки, а совсем не бокс. Жаль, что вы не видите, я показал бы вам фотографию своего петуха. Лучшего петуха в Соединенных Штатах. Если мы с вами хорошо поработаем, я повезу вас в Штаты. Вы должны побывать там. Вы не можете себе представить, что это за страна! У нас, в Пенсильвании, была утка с тремя ногами. А в Миннесоте...

— Я был в Штатах,— перебил его слепой.

— Были в Штатах? Когда?

— В молодости. Еще когда занимался боксом. Это было двадцать восемь лет назад.

— К сожалению, не помню вашего приезда. Меня тогда еще не было на свете.

— Пожалуй, утки с тремя ногами тоже не было еще тогда на свете? — не преминул съехидничать Михаил, ставя на стол бутылку коньяка и несколько стопочек.

— Что это за баночки? — скептическим взглядом Юджин окинул стопки.— Разве так пьют в России?

— В России пьют водку, но, к сожалению, сейчас я не могу вам ее предложить. Это уже когда приедешь ко мне домой. Тогда я налью тебе стакан водки, полный, с верхом. Чтобы ты выпил сразу и больше не просил.

— А на закуску?

— На закуску? Соленый огурец и кусок сала положу.

— Бекона?

— Бекон — это не то. Сало. Тебе трудно это объяснить. Неповторимая штука. Все равно как трехногая утка.

— Далась тебе эта утка!

— А сейчас мои ребята приготовят нам шашлык. Кавказский шашлык. У меня тут есть один грузин — он так виртуозно зажаривает, смею тебя уверить, таких шашлыков не пробовал даже ваш президент!

— И мы будем есть шашлык и вспоминать голодные месяцы наших скитаний.

— Вспомнить есть что.

— А пока — давай выпьем. Возьмите стопку, господин Кауль. Сидеть вместе с нами и не пить — это все равно что сидеть в церкви и не молиться. Ну, где же твой шашлык, Михаил?

— Сейчас, сейчас...

И действительно, стеклянные двери раздвинулись, но вместо шашлыка перед ними предстала молодцеватая фигура незнакомого офицера.

Защитного цвета фуражка с четырехугольным жестким козырьком и белым орлом над ним, мундир из толстого-претолстого сукна, бронзовые пуговицы, галифе, лакированные сапоги с высоченными, по колено, голенищами, френч, перетянутый ремнями, большущий пистолет, болтающийся на животе. Усы. И не какой-нибудь там помазок под носом, а настоящие, лихо закрученные кверху усы, спесиво надутые щеки, крепко сжатые губы... Только очки в толстой черепаховой оправе несколько портили воинственный вид офицера и сбили с толку и Михаила, и Юджина, хотя через мгновение они оба вскочили со своих мест.

— Пан Дулькевич!

— А вы думали! Я, я, герои воевать пальцем в сапоге! — сказал майор Войска Польского, протирая одной рукой вспотевшие очки, а другой обнимая друзей.— Я, майор Дулькевич, прошу панство, пся кошчь, до ясной Анельки, фура бочек с горилкой!

— Как вы добрались до нас, пан Дулькевич? — спросил Михаил, когда улеглась радость свидания и они сели за стол выпить за новую встречу.

— Поглядите в окно, и вы увидите мой лимузин с красно-белым флажком. Я теперь амбасадор. Прибыл из самого Лондона! Панство не слыхало про пана Арцишевского? А про пана Миколайчика? Про того понурого фацета со сви-нячими глазками ничего не слыхали? Но ко всем дьяблам! Не буду же я рассказывать вам первый. Я таки майор, а вы оба только лейтенанты, но... пан...