Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 1

С последними словами Федор Михайлович притворил дверь и удалился в

свою комнату. Как молодому юноше, мне в ту минуту сделалось невыразимо

страшно, я боялся видеть и слышать об этой болезни (у нас в институте было два-

три таких случая), а тут приходилось с минуты на минуту ожидать, что вот-вот

Федор Михайлович упадет, начнутся с ним конвульсии, раздадутся болезненные, совершенно особенные крики... Сон далеко отлетел от меня, и я весь обратился в

напряженный, тревожный слух. Вскоре шаги прекратились, и вместо этого я стал

ясно различать перелистывание страниц книги. Очевидно, Федор Михайлович

начал читать. Я старался думать о чем-нибудь постороннем, но за какую бы

мысль я ни хватался, фигура Достоевского со свечкою в руках постоянно

возвращала меня на прежние ожидания припадка. Ужасная ночь! Вдруг я стал

различать едва долетавший до моего слуха отдаленный, глухой шум. Последний

быстро приближался и усиливался, наконец раздался продолжительный свисток, и я тотчас же догадался, что это проходил поезд Московско-Курской железной

дороги. Я невольно и с радостью ухватился за гул удалявшегося поезда, и, по

мере того как поезд все более и более удалялся, я тоже начал забываться... Когда я

проснулся, яркое летнее солнце весело глядело в мою комнату, и вся бодрость

разом возвратилась ко мне. Быстро одевшись, я застал Федора Михайловича уже

за утренним чаем веселым и совершенно спокойным. Оказалось, что припадка с

ним не было, хотя приближение такового он накануне предчувствовал.

– Я всегда предчувствую приближение припадка, - говорил он мне, - но

вчера как-то благополучно обошлось. А вы, я думаю, порядочно напугались?
–

засмеялся он и тотчас же переменил тему разговора и начал рассказывать о своем

последнем путешествии за границу {4}.

Достоевский говорил медленно и тихо, сосредоточенно, так и видно было, что в это время у него в голове происходит громадная мыслительная работа. Его

проницательные небольшие серые глаза пронизывали слушателя. В этих глазах

всегда отражалось добродушие, но иногда они начинали сверкать каким-то

затаенным, злобным светом, именно в те минуты, когда он касался вопросов, его

глубоко волновавших. Но это проходило быстро, и опять эти глаза светились

спокойно и добродушно. Но что бы он ни говорил, всегда в его речи

проглядывала какая-то таинственность, он как будто и хотел что-нибудь сказать

прямо, откровенно, но в то же мгновение затаивал мысль в глубине своей души.

Иногда он нарочно рассказывал что-нибудь фантастическое, невероятное и тогда

воспроизводил удивительные картины, с которыми потом слушатель долго

носился в уме. Одна из дочерей А. П. Иванова, уже взрослая девица и отличная

музыкантша, была большая трусиха. Федор Михайлович это хорошо знал и

нарочно рассказывал ей на сон грядущий такие страшные и фантастические

истории, от которых бедная Мария Александровна не могла подолгу заснуть.

Федора Михайловича это ужасно забавляло.

О своем пребывании в Сибири и в каторге Достоевский нам ничего

никогда не рассказывал. Он вообще не любил об этом говорить. Все это знали, 251

конечно, и никто не решался никогда возбуждать разговора на эту тему. Только

однажды мне удалось, сидя у Федора Михайловича за утренним чаем, услышать

от него несколько слов по поводу небольшого Евангелия, которое у него лежало

на маленьком письменном столе. Мое внимание возбудило то обстоятельство, что

в этом Евангелии края старинного кожаного переплета были подрезаны. На мой

вопрос о значении этих подрезов Достоевский мне объяснил, что когда он должен

был отправиться в ссылку в Сибирь, то родные благословили и напутствовали его

этою книгою, в переплете которой были скрыты деньги {5}. Арестантам не

дозволялось иметь собственных денег, а потому такая догадливость его родных

до некоторой степени облегчила ему на первое время перенесение суровой и

тяжелой обстановки в сибирском остроге.

– Да, - сказал с грустью Федор Михайлович, - деньги - это чеканенная

свобода...

С этим Евангелием Достоевский потом никогда в жизни не расставался, и

оно у него всегда лежало на письменном столе {Это Евангелие хранится в семье

Достоевских. О нем напечатана заметка Н. Н Кузьмина в январской книжке

"Ежемесячных сочинений", 1901. (Прим. редакции "Исторического вестника".)}.

– ----

Ф. М. Достоевский очень любил молодежь, почти все свободное свое

время от занятий он всецело отдавал этой молодежи, руководя всеми ее

развлечениями. По счастливому стечению обстоятельств, в описываемое лето в

Люблине поселилось несколько семейств, которые быстро перезнакомились

между собою. Было много молодежи, несколько очень хорошеньких и взрослых

барышень, так что по вечерам на прогулку нас собиралось со взрослыми до

двадцати человек. Все это общество было всегда беззаботно весело, всегда

царствовало во всем полное согласие, и никогда даже малейшая тень какого-либо

недоразумения или неудовольствия не пробегала между нами. И душою этого

общества всегда были А. П. Иванов и Ф. М. Достоевский. Что они скажут, то

делали все, и взрослые и молодежь. Конечно, каждый из нас, юношей, имел

предмет своего обожания, но все это носило до такой степени невинный,

идеалистический характер, что старшие только подсмеивались над нами, шутя

относились к нашим вздохам и мечтаниям, не бросив ни разу зерно какого-либо

недоброго подозрения. Оттого и царствовали между всеми нами дружба и полное

единство. Да, счастливое было это время! Прогулки обыкновенно заканчивались

разными играми в парке, которые затягивались иногда до полуночи, если дождь