Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 1

"Бедных людей", горячо сочувствующий человеку в самом приниженном его

состоянии. Когда, по предложению одного из членов нашего кружка, решено

было писать статьи обличительного содержания и читать их на наших вечерах, Ф.

М. Достоевский одобрил эту мысль и обещал с своей стороны работать, но, сколько я знаю, не успел ничего приготовить в этом роде. К первой же статье, написанной одним из офицеров, где рассказывался известный тогда в городе

анекдот, он отнесся неодобрительно и порицал как содержание ее, так и слабость

литературной формы. Я, с своей стороны, прочел на одном из наших вечеров

переведенную мною на церковнославянский язык главу из "Parole d'un croyant"

{"Слово верующего" (франц.).} Ламенне, и Ф. М. Достоевский сказал мне, что

суровая библейская речь этого сочинения вышла в моем переводе выразительнее, чем в оригинале, Конечно, он разумел при этом только самое свойстве языка, но

отзыв его был для меня очень приятен. К сожалению, у меня не сохранилось

рукописи. В последние недели существования дуровского кружка возникло

предположение литографировать и сколько можно более распространять этим

путем статьи, которые будут одобрены по общему соглашению, но мысль эта не

была приведена в исполнение, так как вскоре большая часть наших друзей, именно все, кто посещал вечера Петрашевского, были арестованы.

Незадолго перед закрытием кружка один из наших членов ездил в Москву

и привез оттуда список известного письма Белинского к Гоголю, писанного по

поводу его "Переписки с друзьями". Ф. М. Достоевский прочел это письмо на

вечере и потом, как сам он говорил, читал его в разных знакомых домах и давал

списывать с него копии {10}. Впоследствии это послужило одним из главных

мотивов к его обвинению и ссылке. Письмо это, которое в настоящее время едва

ли увлечет кого-нибудь своей односторонней парадоксальностью, произвело в то

время сильное впечатление. У многих из наших знакомых оно обращалось в

списках вместе с привезенной также из Москвы юмористической статьею А.

Герцена, в которой остроумно и зло сравнивались обе наши столицы {11}.

Вероятно, при аресте петрашевцев немало экземпляров этих сочинений отобрано

и передано было в Третье отделение. Нередко С. Ф. Дуров читал свои

стихотворения, и я помню, с каким удовольствием слушали мы его перевод

известной пьесы Барбье "Киайя", в которой цензура уничтожила несколько

стихов. Кроме бесед и чтения, у нас бывала по вечерам и музыка. Последний

вечер наш заключился тем, что один даровитый пианист, Кашевский, сыграл на

рояле увертюру из "Вильгельма Телля" Россини.

II

123

Двадцать третьего апреля 1849 года, возвратясь домой с лекции, я застал у

себя М. М, Достоевского, который давно ожидал меня. С первого взгляда я

заметил, что он был очень встревожен.

– Что с вами?
– спросил я.

– Да разве вы не знаете!
– сказал он,

– Что такое?

– Брат Федор арестован.

– Что вы говорите! когда?

– Нынче ночью... обыск был... его увезли... квартира опечатана...

– А другие что?

– Петрашевский, Спешнев взяты... кто еще - не знаю.,, меня тоже не

сегодня, так завтра увезут.

– Отчего вы это думаете?

– Брата Андрея арестовали... он ничего не знает, никогда не бывал с

нами... его взяли по ошибке вместо меня.

Мы уговорились идти сейчас же разузнать, кто еще из наших друзей

арестован, а вечером опять повидаться. Прежде всего я отправился к квартире С.

Ф. Дурова: она была заперта и на дверях виднелись казенные печати. То же самое

нашел я у Н. А. Момбелли, в Московских казармах, и на Васильевском острове - у

П. Н. Филиппова. На вопросы мои денщику и дворникам мне отвечали: "Господ

увезли ночью". Денщик Момбелли, который знал меня, говорил это со слезами на

глазах. Вечером я зашел к М. М. Достоевскому, и мы обменялись собранными

сведениями. Он был у других наших общих знакомых и узнал, что большая часть

из них арестованы в прошлую ночь. По тому, что мы узнали, можно было

заключить, что задержаны те только, кто бывал на сходках у Петрашевского, а

принадлежавшие к одному дуровскому кружку остались пока на свободе. Ясно

было, что об этом кружке еще не знали, и если Дуров, Пальм и Щелков

арестованы, то не по поводу их вечеров, а только по знакомству с Петрашевским.

М. М. Достоевский тоже бывал у него и, очевидно, не взят был только потому, что вместо его по ошибке задержали его брата, Андрея Михайловича. Таким

образом, и над ним повис дамоклов меч, и он целые две недели ждал каждую ночь

неизбежных гостей. Все это время мы видались ежедневно и обменивались

новостями, хотя существенного ничего не могли разведать. Кроме слухов, которые ходили в городе и представляли дело Петрашевского с обычными в таких

случаях прибавлениями, мы узнали только, что арестовано около тридцати

человек и все они сначала привезены были в Третье отделение, а оттуда

препровождены в Петропавловскую крепость и сидят в одиночных казематах. За

кружком Петрашевского, как теперь оказалось, следили давно уже, и на вечера к

нему введен был от министерства внутренних дел один молодой человек, который

прикинулся сочувствующим идеям либеральной молодежи, аккуратно бывал на

сходках, сам подстрекал других на радикальные разговоры и потом записывал

все, что говорилось на вечерах, и передавал куда следует. М. М. Достоевский

говорил мне, что он давно казался ему подозрительным. Скоро сделалось

известно, что для исследования дела Петрашевского назначается особенная

следственная комиссия, под председательством коменданта крепости генерала

124

Набокова, из князя Долгорукова, Л. В. Дубельта, князя П. П. Гагарина и Я. И.