Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 1

Ростовцева.

Прошло две недели, и вот однажды рано утром прислали мне сказать, что

и М. М. Достоевский в прошлую ночь арестован {12}. Жена и дети его остались

без всяких средств, так как он нигде не служил, не имел никакого состояния, и

жил одними литературными работами для "Отечественных записок", где вел

ежемесячно "Внутреннее обозрение" и помещал небольшие повести. С арестом

его, семейство очутилось в крайне тяжелом положении, и только А. А. Краевский

помог ему пережить это несчастное время. Я не боялся особенно за М. М.

Достоевского, зная его скромность и сдержанность; хотя он и бывал у

Петрашевского, но не симпатизировал большинству его гостей и нередко

высказывал мне свое несочувствие к тем резкостям, которые позволяли себе там

более крайние и неосторожные люди. Сколько я знал, на него не могло быть

сделано никаких серьезно опасных показаний, да притом в последнее время он

почти совсем отстал от кружка. Поэтому я надеялся, что арест его не будет

продолжителен, в чем и не ошибся.

В конце мая месяца (1849 г.) я нанял небольшую летнюю квартиру в

Колтовской, поблизости от Крестовского острова, и взял погостить к себе

старшего сына М. М. Достоевского, которому тогда было, если не ошибаюсь, лет

семь. Мать навещала его каждую неделю. Однажды, кажется в средине июля, я

сидел в нашем садике, и вдруг маленький Федя бежит ко мне с криком: "Папа, папа приехал!" В самом деле, в это утро моего приятеля освободили, и он

поспешил видеть сына и повидаться со мною. Понятно, с какой радостью

обнялись мы после двухмесячной разлуки. Вечером пошли мы на острова, и он

рассказал мне подробности о своем аресте и содержании в каземате, о допросах в

следственной комиссии и данных им показаниях. Он сообщил мне и то, что

именно из данных ему вопросных пунктов относилось к Федору Михайловичу.

Мы заключили, что хотя он обвиняется только в либеральных разговорах,

порицании некоторых высокопоставленных лиц и распространении запрещенных

сочинений и рокового письма Белинского, но если делу захотят придать серьезное

значение, что по тогдашнему времени было очень вероятно, то развязка Может

быть печальная. Правда, несколько человек из арестованных в апреле постепенно

были освобождены, зато о других ходили неутешительные слухи. Говорили, что

многим не миновать ссылки.

Лето тянулось печально. Одни из близких моих знакомых были в

крепости, другие жили на дачах, кто в Парголове, кто в Царском Селе. Я изредка

видался с И. И. Введенским и каждую неделю с М. М. Достоевским. В конце

августа -переехал я опять в город, и мы стали бывать друг у друга еще чаще.

Известия о наших друзьях были очень неопределенные: мы знали только, что они

здоровы, но едва ли кто-нибудь из них выйдет на свободу. Следственная

комиссия закончила свои заседания, и надобно было ожидать окончательного

решения дела. Но до этого было, однако, еще далеко. Прошла осень, потянулась

зима, и только перед святками решена была участь осужденных. К крайнему

удивлению и ужасу нашему, все приговорены были к смертной казни

расстрелянием. Но, как известно, приговор этот не был приведен в исполнение. В

125

день казни на Семеновском плацу, на самом эшафоте, куда введены были все

приговоренные, прочитали им новое решение, по которому им дарована жизнь, с

заменою смертной казни другими наказаниями. По этому приговору Ф. М.

Достоевскому назначалась ссылка в каторжные работы на четыре года, с

зачислением его, по окончании этого срока, рядовым в один из сибирских

линейных батальонов. Все это случилось так быстро и неожиданно, что ни я, ни

брат его не были на Семеновском плацу и узнали о судьбе наших друзей, когда

все уже было кончено и их снова перевезли в Петропавловскую крепость, кроме

М. В. Петрашевского, который прямо с эшафота отправлен был в Сибирь.

Осужденных отвозили из крепости в ссылку партиями по два и по три

человека. Если не ошибаюсь, на третий день после экзекуции на Семеновской

площади М. М. Достоевский приехал ко мне и сказал, что брата его отправляют в

тот же вечер и он едет проститься с ним. Мне тоже хотелось попрощаться с тем, кого долго, а может быть и никогда, не придется видеть. Мы поехали в крепость, прямо к известному уже нам плац-майору М<айдел>ю, через которого надеялись

получить разрешение на свидание. Это был человек в высокой степени

доброжелательный. Он подтвердил, что действительно в этот вечер отправляют в

Омск Достоевского и Дурова, но видеться с уезжающими, кроме близких

родственников, нельзя без разрешения коменданта. Это сначала меня очень

огорчило, но, зная доброе сердце и снисходительность генерала Набокова, я

решился обратиться к нему лично за позволением проститься с друзьями. И я не

ошибся в своей надежде: комендант разрешил и мне видеться с Ф. М.

Достоевским и Дуровым.

Нас провели в какую-то большую комнату, в нижнем этаже

комендантского дома. Давно уже был вечер, и она освещалась одною лампою. Мы

ждали довольно долго, так что крепостные куранты раза два успели проиграть

четверть на своих разнотонных колокольчиках. Но вот дверь отворилась, за нею

брякнули приклады ружей, и в сопровождении офицера вошли Ф. М. Достоевский

и С. Ф. Дуров. Горячо пожали мы друг другу руки. Несмотря на восьмимесячное

заключение в казематах, они почти не переменились: то же серьезное спокойствие

на лице одного, та же приветливая улыбка у другого. Оба уже одеты были в

дорожное арестантское платье - в полушубках и валенках. Крепостной офицер

скромно поместился на стуле, недалеко от входа, и нисколько не стеснял нас.

Федор Михайлович прежде всего высказал свою радость брату, что он не