Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 1
Шрифт:
времени укрепленных. На станицу эту никто не нападал и ее не зажигал, но из-
под стен ее горцы угнали выпущенный казаками на пастьбу скот. Произведя под
рукой дознание и узнав, что это сделали мирные горцы, жившие по соседству, он
зазвал семь человек из числа наиболее влиятельных среди этих горцев лиц к себе
в гости и не расстрелял, а повесил их на гласисе укрепления. Вот за это-то его
судили и сослали на каторгу, а если бы он расстрелял князька за нападение и
поджог крепостцы, то он скорее бы получил
Присланный за отцеубийство дворянин был подпоручик Ильин {5}, служивший в
Тобольске в линейном батальоне. По решению суда, за дурное поведение он был
приговорен к разжалованию в рядовые, а по обвинению в отцеубийстве, за
неимением достаточных доказательств, суд полагал оставить его в сильном
подозрении. Но император Николай Павлович, на утверждение которого
восходила конфирмация военного суда, изволил положить резолюцию:
"Отцеубийца не должен служить в рядах войск. В каторжные работы на двадцать
лет". Художник - доносчик и друг плац-майорского денщика Федьки - был
Аристов {6}, когда-то принадлежавший к кучке золотой молодежи. Прокутив в
молодости состояние и исподличавшись потом на добытии средств, он поступил в
сыщики. Здесь, желая сделать поскорее карьеру, оговорил до десятка неповинных
людей в противоправительственном заговоре, и когда оказалось по
расследовании, что это все ложь, понес то наказание, которое злоумышленно
готовил другим. Поляки, пользовавшиеся наибольшими симпатиями в остроге, были Мальчевский и Жуковский {7}, сосланные в каторгу за участие в польском
жонде. Первый принадлежал к числу богатых помещиков, владел несколькими
имениями и был, как говорили, "паном-маршалком". Ненависть его к русским не
знала границ, но он был весьма образованный и тактичный человек, который и в
среде нелюбимых людей имел вес и силу авторитета. Второй был профессор
упраздненного Виленского университета, фанатик польской идеи, но, как человек
и христианин, действительно заслуживал полного уважения {8}.
От караула при остроге требовали по тому времени большого внимания,
энергии и бдительности. Он должен был не только сопровождать арестантов на
работы, но и следить за ними во время их нахождения в остроге. Утренняя и
вечерняя поверка личного состава, наблюдение за чистотой и порядком в
казармах, за недопущением проноса вина, табаку, карт и других запрещенных
предметов, за тишиной и спокойствием среди заключенных, нечаянные осмотры у
них и обыски и тому подобное делали службу начальника караула весьма тяжелой
и ответственной. Но "морячки" с особенным удовольствием шли по наряду за
офицеров в караул при остроге, так как они имели возможность быть на виду у
начальства и вместе с тем облегчать хотя несколько тяжелую участь
возбуждавших всеобщее сожаление заточников. Сверх наряда арестантов на
работы по крепости
и в ее окрестностях, несколько арестантов назначалось еще и158
для работ при остроге. Эти последние арестанты находились в распоряжении
караула и оставлялись до посылки куда нужно - или в кордегардии, или в своих
камерах. При таких условиях "морячки" всегда могли, для работ при остроге, оставлять тех заключенных, кого они хотели <...>. Желавший оставить кого-либо
из арестантов для работ при остроге писал о том накануне записку начальнику
караула, которого он должен был наутро сменить, и тот оставлял просимого
арестанта в остроге. Таким образом, Ф. М. Достоевский и С. Ф. Дуров часто
оставлялись для работ при остроге и, по смене старого караула, требовались
новым начальником в кордегардию и находились некоторое время в комнате
караульного офицера, где им сообщались новости дня, передавались от
сердобольных людей пожертвования и дозволялось чтение приносимых
молодежью книг и получаемых от родственников или сотоварищей писем из
Петербурга. Время вызова сообразовалось с часами, когда посещений начальства
не ожидалось; но на всякий случай в кордегардии всегда находился наготове
назначенный для сопровождения их на работы конвойный. Генералам
Бориславскому, как заведовавшему всеми работами арестантов, и де Граве, как
коменданту крепости, было даже сообщено об этом в частном разговоре доктором
Троицким, но они только посмеялись, посоветовав ему передать юношам, чтобы
они все-таки были осторожными.
Характер Ф. М. Достоевского, по рассказам одного из "морячков", был
вообще несимпатичен, он смотрел волком в западне; не говоря уже об арестантах, которых он вообще чуждался и с которыми ни в какие человеческие
соприкосновения не входил, ему тяжелы казались и гуманные отношения лиц, интересовавшихся его участью и старавшихся по возможности быть ему
полезными. Всегда насупленный и нахмуренный, он сторонился вообще людей, предпочитая в шуме и гаме арестантской камеры оставаться одиноким, делясь с
кем-нибудь словом, как какой-нибудь драгоценностью, только по надобности.
Будучи вызван "морячками" в офицерскую комнату, он держался с ними более
чем сдержанно, на приглашение присесть и отдохнуть часто отказывался и
уступал только настоятельной просьбе, отвечал на вопросы неохотно, а в
интимные разговоры и сердечные излияния почти никогда не пускался. Всякое
изъявление сочувствия принимал недоверчиво, как будто подозревал скрытую в
том неблагоприятную для него цель. Он отказывался даже от чтения приносимых
молодежью книг и только раза два заинтересовался "Давидом Копперфильдом" да
"Замогильными записками Пиквикского клуба" Диккенса, в переводе
Введенского, и брал их в госпиталь для прочтения {9}. Доктор Троицкий