Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 1

объяснял его нелюдимость и мнительность болезненным состоянием его

организма, подвергавшегося, как известно, эпилептическим припадкам, и

расшатанностью всей нервной системы, хотя на вид он казался здоровым, бодрым

и крепким и на все работы ходил наравне с другими. По мнению же "морячка", нелюдимость его происходила из боязни, чтобы какие-нибудь отношения к людям

или нелегальные поблажки не сделались известными начальству и не отягчили бы

вследствие того его положения. С. Ф. Дуров, напротив, вызывал к себе всеобщее

сочувствие. Несмотря на крайне болезненный и изнуренный вид, он всем

интересовался, любил входить в соприкосновение с интересовавшею его общею, 159

внеострожною, людскою жизнию и был сердечно благодарен за всякое посильное

облегчение или материальную помощь. Говорил он обо всем охотно, даже

вступал в споры и мог увлекать своим живым и горячим словом слушателя. В нем

чувствовалась правдивая, искренне убежденная и энергичная натура, которую не

могло сломить несчастие, и за это он пользовался большей, чем Ф. М.

Достоевский, симпатиею. Бывали, однако, случаи, когда его какое-нибудь слово

выбивало из колеи, горячность овладевала им, и он увлекался до самозабвения.

Стоило, например, употребить при нем, хотя бы невзначай, в разговоре имя его

родственника, генерала (впоследствии граф) Якова Ивановича Ростовцева - и он

забывал всякую меру сдержанности и впадал, по отношению к нему, даже в

несправедливость. Чтение любил, но с особенною жадностию бросался на

французские романы, как, например, "Королева Марго", "Графиня Монсоро" и

"Граф Монте-Кристо" А. Дюма, "Парижские тайны" и "Вечный жид" Е. Сю, "Сын

дьявола" Поля Феваля и др. Он выпрашивал эти романы, проглатывал их в

несколько вечеров и приходил просить другие {Он не дожидался даже вызова, но

в случае надобности, возвращаясь с работ и узнав, что в карауле стоит кто-нибудь

из "морячков", заходил сам в кордегардию с конвойным. (Прим. П. К.

Мартьянова.)}. Но просьбу его не всегда можно было исполнить, так как

богатством книг Омск не щеголял. Поражало "морячков" в характере этих двух

петрашевцев то, что они ненавидели друг друга всею силою души, никогда не

сходились вместе и в течение всего времени нахождения в Омском остроге не

обменялись между собой ни единым словом {10}. Вызванные вместе для бесед в

офицерскую комнату, они оба сидели насупившись в разных углах и даже на

вопросы юношей отвечали односложными "да" или "нет"; так что их стали

вызывать не иначе как поодиночке. С. Ф. Дуров, на сделанный ему по сему

предмету вопрос, отвечал, что ни один из них не начнет говорить первым, так как

острожная жизнь сделала их врагами. В "Записках из Мертвого дома" Ф. М.

Достоевский распространяется обо всех наиболее замечательных арестантах, бывших вместе с ним в остроге, замаскировывая только некоторых под

начальными буквами их фамилий; но С. Ф. Дурова ни полным именем, ни под

инициалами фамилии - нигде, как будто его в остроге не было, не упоминает. В

тех же случаях, когда решительно нельзя было умолчать о нем, он отзывался так:

"Нас, то есть меня и другого ссыльного из дворян, с которым я вместе вступил в

каторгу, напугали..." или: "Ясужасом смотрел на одного из моих товарищей (из

дворян), как он гас в остроге, как свечка. Вошел он в него вместе со мною, еще

молодой, красивый, добрый, а вышел полуразрушенный, седой, без ног, с

одышкой..." Большое участие в петрашевцах принимал старший доктор госпиталя

Троицкий. Он иногда сообщал им через "морячков", что они теперь могут (тот

или другой) прийти в госпиталь на передышку, и они отправлялись и вылеживали

там по нескольку недель, получая хороший сытный стол, чай, вино и другие

предметы, частию с госпитальной, частию с докторской кухни. "Записки из

Мертвого дома", как рассказывал одному из юношей И. И. Троицкий, начал

писать Достоевский в госпитале, с его разрешения, так как арестантам никаких

письменных принадлежностей без разрешения начальства иметь было нельзя, а

первые главы их долгое время находились на хранении у старшего госпитального

160

фельдшера. Покровительствовал петрашевцам и генерал Бориславский, через

адъютанта своего управления, подпоручика Иванова {Константин Иванович

Иванов впоследствии служил в Главном инженерном управлении. Он был женат

на дочери декабриста Анненкова и старался сделать для Достоевского все, что

только мог. (Прим. П. К. Мартьянова.)}. Он разрешил назначать их на самые

легкие работы (кроме тех случаев, когда они, как, например, Достоевский, сами

хотели идти на работы вместе с прочими арестантами, в особенности в начале

прибытия на каторгу) и в крепости и вне оной, к числу которых относились: малярные работы, верчение колес, обжигание алебастра, отгребание снега и

прочие. Федору Михайловичу даже было позволено ходить в канцелярию

инженерного управления для письменных занятий, от которых его велено было, впрочем, скоро уволить, по докладу полковника Мартена корпусному командиру

о несоответствии подобных занятий для людей, сосланных в каторжные работы за

политические преступления. Немалую услугу оказал Ф. М. Достоевскому также и

один из "морячков". Оставленный однажды для работ в остроге, он находился в

своей казарме и лежал на нарах. Вдруг приехал плац-майор Кривцов - этот

описанный в "Записках из Мертвого дома" зверь в образе человека.

– Это что такое?
– закричал он, увидя Федора Михайловича на нарах.
–

Почему он не на работе?

– Болен, ваше высокоблагородие, - отвечал находившийся в карауле за

начальника "морячок", сопровождавший плац-майора в камеры острога, - с ним

был припадок падучей болезни.

– Вздор!.. я знаю, что вы потакаете им!.. в кордегардию его!.. розог!..

Пока стащили с нар и отвели в кордегардию действительно вдруг