Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 1

веснушками. Светло-русые волосы были коротко острижены, ростом он был

выше среднего. Пристально оглядывая меня своими умными, серо-синими

глазами, казалось, он старался заглянуть мне в душу, - что, мол, я за человек? Он

признался мне впоследствии, что был очень озабочен, когда посланный мой

сказал ему, что его зовет "господин стряпчий уголовных дел". Но когда я

извинился, что не сам первый пришел к нему, передал ему письма, посылки и

поклоны и сердечно разговорился с ним, он сразу изменился, повеселел и стал

доверчив. <...>

Весною 1854 года, по освобождении из каторги, Достоевский, как

известно, был переведен солдатом без выслуги в Семипалатинск, куда и был

доставлен по этапу вместе с другими. Первое время, очень недолго, он жил вместе

с солдатами в казарме, но вскоре, по просьбе генерала Иванова и других, ему

разрешили жить особо, близ казарм, за ответственностью его ротного командира

Степанова. Он, кроме того, состоял под наблюдением своего фельдфебеля, который за малую "мзду" не особенно часто беспокоил его. <...> В мое время Семипалатинск <...> был полугород-полудеревня. Все

постройки были деревянные, бревенчатые, очень немногие обшиты досками.

Жителей было пять-шесть тысяч человек вместе с гарнизоном и азиатами,

кокандскими, бухарскими, ташкентскими и казанскими купцами. Полуоседлые

киргизы жили на левом берегу, большею частью в юртах, хотя у некоторых

богачей были и домишки, но только для зимовки. Их насчитывали там до трех

тысяч. <...>

163

Я думаю, во всем городе газеты получали человек десять - пятнадцать, да

и не мудрено, - люди в то время в Сибири интересовались только картами, попойками, сплетнями и своими торговыми делами. Не забывайте, что в это время

шла Крымская война, но ею мало интересовались! уж слишком было далеко, да

это и не было свое, "сибирское" дело. Сибиряки держали себя тогда особняком и

говорили: "Он из России".

Я выписал три газеты: "С.-Петербургские академические ведомости",

"Augsburger allgemeine Zeitung", '"Independence Beige", к великому удовольствию

Федора Михайловича, который с особенной любовью читал "Independence Beige", не говоря уже о русской газете. "Augsburger Zeitung" он не трогал, мало понимая

тогда по-немецки и не любя этого языка.

Семипалатинск делится на три части, разделенные песчаными пустырями.

На север лежала казацкая слободка, самая уютная, красивая, чистая и

благообразная часть Семипалатинска. Там был сквер, сады, довольно приглядные

здания полкового командира, штаба полка, военного училища и больницы.

Казарм для казаков не было - все казаки жили в своих домах и своим хозяйством.

Южная часть города, татарская слобода, была самая большая; те же

деревянные дома, но с окнами на двор - ради жен и гарема. Высокие заборы

скрывали от любопытных глаз внутреннюю жизнь обывателя-магометанина;

кругом домов ни одного дерева - чистая песчаная пустыня. <...>

Среди этих двух слобод, сливаясь с ними в одно, лежал собственно

русский город с частью, именовавшеюся еще крепостью, хотя о ней в то время

уже и помину не было. Валы были давно снесены, рвы засыпаны песком, и только

на память оставлены большие каменные ворота. Здесь жило все военное:

помещался линейный батальон, конная казачья артиллерия, все начальство, главная гауптвахта и тюрьма - мое ведомство. Ни деревца, ни кустика, один

сыпучий песок, поросший колючками.

Здесь жил и Достоевский. У меня сохранился рисунок его хаты.

Я жил на самом берегу Иртыша, близ губернатора; неподалеку был остров

с огородами и бахчами дынь и арбузов. Против моих, окон, по ту сторону реки, было киргизское поселение и расстилалась необозримая степь с синими горами

Семитау, за семьдесят верст вдали на горизонте. <...> Я платил за квартиру в три

комнаты с переднею, конюшнею, сараем и еще помещением для троих людей, за

нашу еду, отопление - тридцать рублей в месяц. Федор Михайлович за свое

помещение, стирку и еду пять рублей. Но какая вообще была его еда! На

приварок солдату отпускалось тогда четыре копейки, хлеб особо. Из этих четырех

копеек ротный командир, кашевар и фельдфебель удерживали в свою пользу

полторы копейки. Конечно, жизнь тогда была дешева: один фунт мяса стоил

грош, пуд гречневой крупы - тридцать копеек. Федор Михайлович брал домой

свою ежедневную порцию щей, каши и черного хлеба, и если сам не съедал, то

давал своей бедной хозяйке. <...>

Правда, Федор Михайлович часто обедал у меня, да и знакомые его

приглашали. Хата Достоевского находилась в самом безотрадном месте. Кругом

пустырь, сыпучий песок, ни куста, ни дерева. Изба была бревенчатая, древняя, скривившаяся на один бок, без фундамента, вросшая в землю, и без единого окна

164

наружу, ради опасения от грабителей и воров. Два окна его комнаты выходили на

двор, обширный, с колодцем и журавлем. На дворе находился небольшой

огородик с парою кустов дикой малины и смороды. Все это было обнесено

высоким забором с воротами и низкою калиткою, в которую я всегда влезал

нагибаясь, - тоже исторически установившийся в то время расчет строить низкие

калитки: делалось это, как мне говорили, для того, чтобы легче рубить

наклоненную голову случайно ворвавшегося врага. Злая цепная собака охраняла

двор и на ночь спускалась с цепи.

У Достоевского была одна комната, довольно большая, но чрезвычайно

низкая; в ней царствовал всегда полумрак. Бревенчатые стены были смазаны

глиной и когда-то выбелены; вдоль двух стен шла широкая скамья. На стенах там

и сям лубочные картинки, засаленные и засиженные мухами. У входа налево от