Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 1

Федора Михайловича, к которому я так привязался, а тут еще и мой роман, занимавший большое место в моем сердце в то время, крепко приковывал меня к

этим местам. Пока что надумали мы с Федором Михайловичем, что я устроюсь на

службу в Барнаул, туда же мечтал по своем освобождении перебраться и

Достоевский, - "буду поближе к месту страданий Марии Дмитриевны, а вы к

вашей чадолюбивой X.", - шутливо и весело мечтал Федор Михайлович.<...> Из немногих посещавших нас последнее время лиц, помню, между

прочим, заехал проездом, чтобы повидать Достоевского, молодой, премилый

офицер-киргиз, воспитанник Омского кадетского корпуса, внук последнего хана

Средней орды Мухамед Ханафия-Валиханов (имя Валиханова упоминается в

последних письмах Достоевского ко мне {6}).

Он познакомился с Федором Михайловичем в Омске у Ивановых и очень

полюбил его. <...> Валиханов имел вид вполне воспитанного, умного и

образованного человека. Мне он очень понравился, и Достоевский очень был рад

повидать его. Впоследствии я встречал его в Петербурге и Париже. Как я узнал, вскоре он погиб, бедняга, от чахотки - петербургский климат доконал его. <...> Привязанность Достоевского к Исаевой всегда была велика, но теперь,

когда она осталась одинока, Федор Михайлович считает прямо целью своей

жизни попечение о ней и ее сироте Паше. Надо знать, что ему хорошо было

известно в то время, что Марии Дмитриевне нравится в Кузнецке молодой

учитель В<ергунов> {7}, товарищ ее покойного мужа, личность, как говорили, совершенно бесцветная. Я его не знал и никогда не видал. Не чуждо, конечно, было Достоевскому и чувство ревности, а потому тем более нельзя не

преклоняться перед благородством его души: забывая о себе, он отдавал себя

всецело заботам о счастии и спокойствии Исаевой.

172

А как тягостно было его состояние духа, удрученное желанием устроить

Марию Дмитриевну, видно из его писем; например: вот несколько строк из

письма Достоевского к Майкову от 18 января 1856 года:

"Я не мог писать. Одно обстоятельство, один случай, долго медливший в

моей жизни и наконец посетивший меня, увлек и поглотил меня совершенно. Я

был счастлив, я не мог работать. Потом грусть и горе посетили меня".

Да и все письма ко мне Достоевского, после моего отъезда из

Семипалатинска, в этот период его жизни переполнены тревогой о Марии

Дмитриевне {8}. Он доходил до полного отчаяния. 13 апреля 1856 года он пишет

мне, в каком грустном, ужасном положении он находится; что если не получит от

брата нужные для поездки в Кузнецк сто рублей, то это доведет его до "отчаяния".

"Как знать, что случится". Надо полагать, он намекает на нечто трагическое, а что

он допускал исход в подобных случаях трагический - возможно предполагать: не

раз на эту тему бывали у нас с ним беседы, и в письме ко мне от 9 ноября 1856

года он говорит: "Тоска моя в последнее время о вас возросла донельзя (я в

последнее время, сверх того, и часто болен). Я и вообразил, что с вами случилось

что-нибудь трагическое, вроде того, о чем с вами когда-то говорили". В письме ко

мне от 13 апреля 1856 года он прибавляет: "Не для меня прошу, мой друг, а для

всего, что только теперь есть у меня самого дорогого в жизни".

В письме от 23 мая 1856 года он пишет: "Мои дела ужасно плохи, и я

почти в отчаянии. Трудно перестрадать, сколько я выстрадал". В письме от 14

июля 1856 года: "Я как помешанный... теперь уж поздно". В письме от 21 июля:

"Я трепещу, чтобы она не вышла замуж... Ей-богу - хоть в воду, хоть вино начать

пить".

"Если б вы знали, как я теперь нуждаюсь в вашем сердце. Так бы и обнял

вас, и, может быть, легче бы стало. Так невыносимо грустно. Я хоть и знаю, что

если вы не приедете в Сибирь, то, конечно, потому, что вам гораздо выгоднее

будет остаться в России, но простите мне мой эгоизм. И сплю и вижу, чтобы

поскорее увидать вас здесь. Вы мне нужны, так нужны!.."

Какая высокая душа, незлобивая, чуждая всякой зависти была у Федора

Михайловича, судите сами, читая его заботливые хлопоты о своем сопернике -

учителе В<ергунове>. В одном письме ко мне, о котором упоминает Орест

Миллер в своем сборнике и которое затеряно {9}, Достоевский пишет: "на

коленях" готов за него (за учителя В<ергунова>) просить. Теперь он мне дороже

брата родного, не грешно просить, он того стоит... Ради бога, сделайте хоть что-

нибудь - подумайте, и будьте мне братом родным". Много ли найдется таких

самоотверженных натур, забывающих себя для счастья другого.

Но вот 21 декабря 1856 года судьба наконец улыбнулась Федору

Михайловичу. В письме от 21 декабря 1856 года Достоевский пишет мне: "Если

не помешает одно обстоятельство, то я, до масленицы, женюсь, - вы знаете, на

ком. Она же любит меня до сих пор... Она сама сказала мне: да. То, что я писал

вам об ней летом, слишком мало имело влияния на ее привязанность ко мне. Она

меня любит. Это я знаю наверно. Я знал это и тогда, когда писал вам летом

письмо мое. Она скоро разуверилась в своей новой привязанности... Еще летом, 173

по письмам ее, я знал это. Мне было все открыто. Она никогда не имела тайн от

меня. О! если б вы знали, что такое эта женщина..." <...>

Вернувшись в Семипалатинск из Барнаула, я нашел Достоевского

осунувшимся, похудевшим, грустным, совсем убитым. С моим приездом Федор

Михайлович приободрился, но мне пришлось его огорчить, сообщив ему о моем

скором отъезде из Семипалатинска.

Последние дни перед отъездом пролетели быстро. В конце декабря я

собрался в путь. Федор Михайлович весь день со мной не расставался, помогал

мне укладываться... Оба мы были в грустном, тревожном состоянии. Невольно

набегала мысль... увидимся ли?!

Мы оба, смею думать, в эти два года тесно сжились, полюбили друг друга, привязались, делили радости и горести сибирской жизни, выкладывали, как