Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 1

Пушкине и Гоголе, но и постоянно ими питался. Когда его речь на Пушкинском

празднике затмила все другие речи и доставила ему торжество, о котором трудно

составить понятие тому, кто не был сам его свидетелем, мне не раз приходило на

мысль, что эта награда досталась Федору Михайловичу по всей справедливости, 181

что из всей толпы хвалителей и почитателей, конечно, никто больше его не любил

Пушкина.

II

Основание "Времени"

Весь 1860 год мы только почти у А. П. Милюкова виделись с Федором

Михайловичем. Я с уважением и любопытством слушал его разговоры и едва ли

сам что говорил; но в "Светоче" шел ряд небольших моих статей

натурфилософского содержания, и они обратили на себя внимание Федора

Михайловича. Достоевские уже собирали тогда сотрудников: в следующем году

они решились начать издание толстого ежемесячного журнала "Время" и заранее

усердно приглашали меня работать в нем. Хотя я уже имел маленький успех в

литературе и обратил на себя некоторое внимание М. Н. Каткова {6} и Ап. А.

Григорьева, все-таки я должен сказать, что больше всего обязан в этом отношении

Федору Михайловичу, который с тех пор отличал меня, постоянно ободрял и

поддерживал и усерднее, чем кто-нибудь, до конца стоял за достоинства моих

писаний. Читатели могут, конечно, смотреть на это как на ошибку с его стороны, но я должен был упомянуть об этом факте, хотя бы как об образчике его

литературных пристрастий, и охотно сознаюсь, что, несмотря на подшептывания

самолюбия, часто сам видел преувеличение в важности, которую придавал Федор

Михайлович моей деятельности.

В сентябре 1860 года при главных газетах и при афишах было разослано

объявление об издании "Времени" {7}.

Федор Михайлович, конечно, желал бы быть и объявить себя прямым

редактором журнала; но он тогда состоял под надзором полиции, почему и потом

не мог быть утвержден редактором "Эпохи". Только в 1873 году это препятствие

было устранено, и он был официально объявлен редактором "Гражданина". Так

как оба брата жили душа в душу, то сначала вышла прекрасное разделение труда: все материальные хлопоты принял на себя Михайло Михайлович, а умственное

руководство принадлежало Федору Михайловичу. <...>

III

Новое направление.
– Почвенники

Обращаюсь опять к той главной руководящей мысли, с которою

выступило "Время". Чтобы понять настроение, в котором мы все находились и

под влиянием которого сложились и мнения журнала братьев Достоевских, нужно

вспомнить, в какое время все это происходило. Это был 1861 год, то есть год

освобождения крестьян, самая светлая минута прошлого царствования, мгновение

истинного восторга. Казалось, в России должна была начаться новая жизнь, что-

182

то непохожее на все прежнее; казалось, сбываются и могут сбыться самые смелые

и радостные надежды; вера во все хорошее была легка и естественна. <...> Цензура с каждым годом становилась снисходительнее, и число книг и

журналов быстро росло. В это время высказались и договорились до конца те

мнения и настроения, которые сложились и окрепли в период молчания до 1855

года; на просторе и среди общего оживления они смело пускались в приложение и

развитие своих начал; давнишняя же привычка и легкий надзор цензуры давали

всему вид и очень приличный и очень завлекательный.

Таким образом, в эти семь лет сложились те направления, которые

господствуют до сих пор. Последним явлением этого рода было направление

"Времени", пущенное в ход Федором Михайловичем. По его предположению, это

было совершенно новое, особенное направление, соответствующее той новой

жизни, которая, видимо, начиналась в России, и долженствующее упразднить или

превзойти прежние партии западников и славянофилов. Неопределенность самой

мысли не пугала его, потому что он твердо надеялся на ее развитие. Но - что всего

замечательнее - в тогдашнем состоянии литературы были странные черты,

которые позволяли ему думать, что давнишние литературные течения,

западническое и славянофильское, иссякли или готовы иссякнуть и что готово

возникнуть что-то новое. Дело в том, что тогда партии не выделялись ясно и вся

литература сливалась во что-то единое. Мне еще памятно то почти дружественное

чувство, которое тогда господствовало между пишущими. Получивши лишь

недавно голос, имея в виду общего своего смотрителя, цензуру, некогда столь

грозную, литераторы считали себя обязанными беречь и поддерживать друг

друга. Вообще предполагалось, что литература делает некоторое общее дело, перед которым должны отступать на задний план разногласия во мнениях.

Действительно, все одинаково стояли за просвещение, свободу слова, снятие

всяких уз и стеснений и т. п.
– словом, за самые ходячие либеральные начала, понимаемые совершенно отвлеченно, так что под них подходили самые

разнообразные и противоречащие стремления. Конечно, представители

различных направлений знали про себя границы, их отделяющие, но для

обыкновенных читателей и для большинства пишущих литература составляла

нечто целое. В сущности, это был хаос, бесформенный и многообразный, и

потому легко могло возникнуть желание - дать ему форму или, по крайней мере, выделить из него некоторое более определенное течение. Что касается прямо до

Федора Михайловича, то, взглянув на всю его журнальную деятельность, нельзя

не сказать, что он успел в своем желании. Среди петербургской литературы

иногда его голос раздавался громко, особенно в последние годы его жизни, когда

он даже перевешивал другие голоса, протестуя и указывая другой путь.

Как бы то ни было, тогда, при начале "Времени", решено было, что

славянофилы и западники уже отжили и что пора начать нечто новое {8}.

...В "объявлении" слишком бегло было сказано о западничестве и

славянофильстве, и нужно было яснее выразить мысль об упразднении этих двух