F20
Шрифт:
Железная дорога упиралась в переезд. Перед опущенным шлагбаумом цепочкой стояли машины. Из будки вышла толстая женщина в оранжевой жилетке, посмотрела на меня и снова ушла в будку. Через несколько секунд она снова вышла, но на этот раз за ней следовал милиционер, он тоже, конечно, на меня пялился. Что делать? Бегать мне надоело. К тому же, насколько я помнила, ничего предосудительного я не совершила. Я подошла к шлагбауму и остановилась.
— Ты откуда тут взялась? — спросил милиционер.
Я пожала плечами.
— Как зовут, помнишь?
— Юля, — сказала я.
—
— В Москве.
— Лет сколько?
— Тринадцать.
Милиционер подлез под шлагбаум, подошел ко мне вплотную и присел, заглядывая мне в глаза.
— Что скушала-то, Юля? — поинтересовался он уже несколько враждебно.
— Ничего, — я замотала головой.
— А родители твои знают, где ты? — вступила тетка, поднимавшая и опускавшая шлагбаум.
— Ну… — я запнулась. — Знаете, я и сама не очень понимаю, что это за место. Это Клязьма?
Милиционер присвистнул, и они с теткой обменялись значительными взглядами. Потом меня отвели в будку, тетка налила мне чая и положила на стол засохшую баранку с маком. Я позавтракала, приехал серый уазик с синей, как у селезня, полоской на боку, и меня отвезли в отделение. Через час приехала мама.
Я по-прежнему босиком и в ночной рубашке шла на некотором отдалении от нее к площади, где менты нам посоветовали взять такси. Мама молчала. Мы приехали на дачу. Анютик, победительно скрестив руки на груди, стояла на веранде. Елена Борисовна сидела над чашкой чая, голова у нее была замотана мокрым полотенцем. Мама сказала, чтобы я пошла к бочке и помыла ноги.
Я стояла около бочки и поливала ноги из ковшика. В этот момент кто-то начал яростно колотить в калитку. Я испугалась и залезла под старую яблоню, чтобы меня не заметили. На участок влетела Неля, я слышала, как на веранде разворачивается скандал. Долетали фразы «да как вы смеете», «это вы как смеете, алкоголичка», «он в институте учится», «я вам такой институт покажу» и так далее. Рядом зашуршало, и под яблоню пролезла Анютик. В руках у нее был мой сарафан.
— На, — сказала она.
— Что там такое? — спросила я.
— Я сказала маме, что это все Костик. Он давал тебе наркотики, чтобы ты с ним спала.
— Ты совсем, что ли? — поразилась я.
— А что еще можно было сказать? — Анютик пожала плечами. — Вот, это тебе.
Она протянула мне на ладошке две продолговатые, с голубыми крапинками таблетки седоквеля.
— Прими, пожалуйста.
Я послушно проглотила таблетки.
— И никогда больше не забывай их пить, ладно? — Анютик впервые за долгое время мне улыбнулась.
Я разрыдалась и повалилась в мокрую, скользкую траву.
— Я ненавижу все это! — шептала я, захлебываясь. — Это нечестно, нечестно! Почему это происходит именно со мной?!
— Потому, что нашей мамочке не при каких обстоятельствах нельзя было рожать, — вздохнула Анютик.
5
Никаких особенных последствий у моего первого настоящего психоза не было. Мы вернулись в Москву, мама дня три трагически молчала, а по вечерам пила вино и закатывала истерики Толику. Он тоже пил, но мамины страдания не производили на него особенного впечатления.
Однажды утром, когда она ушла на работу, он зашел к нам в комнату. Анютик в этот момент мылась.— Ну, ты как вообще? — Толик присел на край моей кровати.
Я пожала плечами.
— Мама переживает очень, — сказал он.
Я кивнула.
— Слушай… — Толик окинул меня беглым оценивающим взглядом, задержавшись на ногах, — я смотрю на тебя, тебе сколько, четырнадцать?
— Тринадцать, — поправила я.
— Тринадцать… — кивнул Толик. — А на вид вообще шестнадцать. Нравится тебе… ну, с мужиками?
Вопрос был неожиданным, но Толик отличался от всех нормальных людей какой-то странной способностью видеть сквозь вещи. Самую суть.
— Нравится, — сказала я и спохватилась, — мне 1 ноября уже четырнадцать.
— Ну да… — Толик покивал головой. — Ты пойми такую простую вещь… Внимания к себе лучше не привлекать. Чем больше внимания, тем меньше мужиков. Усекла?
— Да, — сказала я.
— Не расстраивай мать, — Толик поднялся с кровати, дошел до двери, открыл ее и вдруг обернулся:
— И сестре своей это передай. Тоже полезно усвоить… Она ведь следующая…
Он вышел. Из ванной вернулась Анютик.
Я рассказала ей в двух словах о наказах Толика, она заключила, что они не лишены смысла.
Анютик подошла к шкафу и стала молча одеваться. Я тоже оделась, мы вышли на улицу и последовали своим обычным маршрутом — через набережную, к заводу, на мост и обратно мимо рынка.
— Знаешь, кто теперь живет в квартире Сергея? — вдруг спросила Анютик.
— Кто?
— Парень.
— Ты опять говорила с Сергеем? — поразилась я.
— Он не смог передать Ирине вещь, — сказала Анютик.
— Его нет, ты сама мне это говорила! — крикнула я. — Он появляется только, когда мы болеем. Значит, ты опять сходишь с ума! Пойми это!
— Если ты хоть кому-нибудь скажешь, я перестану навсегда с тобой говорить! — крикнула Анютик.
Метров триста мы шли молча.
— И что? — не выдержала я. — Опять психушка? Гал? Зачем ты доводишь до этого?!
— Я хочу спасти его душу, — сказала Анютик.
Я повертела пальцем у виска. Анютик обиделась, и дальше мы шли молча. Я смотрела, как двигаются наши ноги, как кроссовки Анютика вдруг вырываются вперед, но тут же возвращаются обратно, как будто испугавшись, что уйдут слишком далеко. В этот момент меня ужаснула мысль, что со стороны мы похожи на сумасшедших сестер. Я остановилась, как вкопанная. Сзади в меня врезался какой-то мужик, чертыхнулся и пошел дальше. Анютик тоже остановилась.
— В чем дело? — спросила она.
В чем было дело, мне вдруг стало совершенно понятно. У меня не было будущего. У меня не было потенциальности. Все, что могла предложить мне шиза, я уже видела и знала, а другими вариантами она не располагала. Дело было в том, что я никогда не встречу мужчину, я не полюблю, я не смогу стать матерью, максимум что мне светит — это завести добермана и быстро свести его с ума, чтобы прогуливаться с ним по траектории восьмерки. Потом доберман сдохнет, и моим другом станет хозяйственная сумка — вот в чем было дело.