Фабрика счастливых граждан. Как индустрия счастья контролирует нашу жизнь

Кроме того, позитивные психологи не осознают, что эмоции свойственны не только отдельным личностям, но и группам, общинам и обществам. Эмоции обладают межличностной функциональностью, как например, коммуникация, убеждение и идентификация, но и любая эмоция несет в себе культурные и социальные смыслы³⁸, а также классовые, гендерные и расовые предпосылки³⁹. Подход позитивных психологов также упускает из виду то, насколько тесно эмоциональная жизнь индивидов связана с меняющимися моделями выбора и потребления⁴⁰, а также с социальными структурами, т. е. социальными ситуациями и соотношениями сил⁴¹. Кроме того, позитивные психологи игнорируют тот факт, что эмоции являются способом определения и ведения переговоров о социальных отношениях и личных взглядах на самих себя в рамках определенных нравственных порядков⁴². Несмотря на многочисленные исследования, подчеркивающие моральную сторону счастья⁴³, позитивные психологи предпочитают эволюционистские и позитивистские взгляды, которые минимизируют, нейтрализуют и даже отвергают глубокое нравственное содержание таких понятий, как личный успех, благополучие и самореализация.

С другой стороны, резкое разделение между положительными и отрицательными эмоциями, проводимое позитивной психологией, игнорирует тот факт, что, когда речь заходит об эмоциях, положительные они или отрицательные, их нельзя разделить ни по социологическим, ни по психологическим признакам⁴⁴. Противоречивые чувства сопровождают любое событие в жизни человека. Известие о смерти родственника после долгой и мучительной болезни может вызвать у человека одновременно грусть и облегчение, так же как кража в магазине может вызвать чувство вины и возбуждения, или просмотр фильма ужасов – одновременно страх и удовольствие. Поэтому было бы неверным понимать эмоции как отдельные сущности с четкими контурами или как набор более простых или базовых чувств. Как отмечает Джером Каган, хотя «агенты, наблюдатели и ученые зачастую вынуждены выбирать один термин из набора взаимоисключающих категорий, например, страх, грусть, счастье, вина, удивление или гнев, [то, что] люди обычно испытывают, [это] комбинация состояний, обозначенных этими абстрактными понятиями»⁴⁵, то есть эмоциональную смесь, для которой у нас нет названия, но которая должна рассматриваться как целостное и не поддающееся упрощению эмоциональное состояние, а не как дополнение якобы более базовых и простых эмоций. В этой связи нужно заметить, что не существует как ни конкретного состояния или опыта, который можно однозначно назвать «счастьем», так и ни состояния или опыта, который не является одновременно хорошим и плохим, положительным и отрицательным, приятным и неприятным, функциональным и дисфункциональным.

Аналогичным образом утверждение, что положительные эмоции приводят к положительным результатам, а отрицательные – к отрицательным, является чрезмерно упрощенным. Например, надежда всегда сочетает в себе воодушевляющее желание или веру в то, что желаемый результат произойдет, с чувством тревоги или страхом, что этого не случится⁴⁶. Радость побуждает людей браться за сложные дела и одновременно быть менее настойчивыми перед лицом трудных задач, делать менее правильный выбор, идти на больший риск, а также способствует конформизму и уступкам⁴⁷. Незлопамятность может уменьшить враждебность по отношению к другим, а при определенных обстоятельствах может и увеличить ее. Например, она может быть полезной для пар, которые редко вступают в споры, но вредной для тех, кто часто ссорится⁴⁸. Такие эмоции, как гнев, могут привести к деструктивному поведению и унижению, а также подвергнуть сомнениям авторитет, одновременно укрепляя межличностные и общественные связи перед лицом несправедливости или общей угрозы⁴⁹. Ностальгия может побуждать людей к грусти и тоске по прошлому, а также заменять эту тоску чувством определенной принадлежности, подталкивая людей к критическому ретроспективному и перспективному мышлению и созданию или укреплению общей идентичности⁵⁰. Зависть может вызвать чувства обиды и враждебности, но она также связана с увеличением усилий, переключением внимания на средства достижения желаемой цели и восхищением⁵¹. Что касается позитивности, то и она не всегда полезна и целесообразна. Например, оптимистичный настрой в ожидании будущих результатов может увеличить риск депрессии при столкновении с негативными жизненными событиями⁵², а позитивное настроение может усилить эмоциональную отстраненность и препятствовать проявлению заботы, сочувствия и солидарности с другими людьми при определенных обстоятельствах. Так, например, Тан и Форгас доказали, что «как в общественной обстановке, так и в лаборатории счастливое настроение чаще способствует проявлению эгоизма при распределении ресурсов в игре “Диктатор” по сравнению с грустным настроением»⁵³. В этой связи также утверждается, что, хотя позитивная эмоциональность может увеличить субъективную эмпатию, она чаще снижает ее объективные показатели, а также увеличивает количество стереотипов и ошибочных суждений при объяснении собственного поведения и поведения других людей⁵⁴, например, индивиды в хорошем настроении склонны игнорировать ситуативные факторы и чаще поддаются логически обусловленным предубеждениям, чем люди в плохом настроении⁵⁵.

Кроме того, укоренившееся в науке о счастье предположение о том, что, в отличие от отрицательных эмоций, положительные лучше всего формируют характер и объединяют общество⁵⁶, не выдерживает социологического и исторического анализа. Например, анализ ненависти и добродетели в позднесредневековом обществе, проведенный Смейлом⁵⁷, анализ стыда и социального порядка в XVIII веке, проведенный Барбале⁵⁸, или работа Кэхилла о смущении и доверии⁵⁹. Такие эмоции, как зависть, унижение, страх и гнев, также благоприятны или неблагоприятны для формирования личности и социальной сплоченности, как и любовь или сострадание. В то время как разочарование, обида и ненависть обычно изображаются недостатками в формировании психики или пагубными и даже вредными для социальных отношений, эти эмоции выступают в качестве основных движущих факторов в формировании важнейших повседневных социальных динамик, например сплоченности группы или коллективных движений. Так, отметила Хохшильд, в конце 1960-х годов женское движение стало сильнее и эффективнее в стремлении женщин к освобождению⁶⁰ благодаря провозглашению общей обиды на мужей, отцов, работодателей и других мужчин. Ненависть подталкивает человека к социальным и индивидуальным действиям перед лицом угнетения, когда ресурсы несправедливо распределены или находятся под угрозой, или когда человек испытывает недостаток признания, то есть форму социального неуважения или подавления его социального бытия⁶¹. В этом отношении такие эмоции, как ненависть, столь же необходимы для политического действия и реакции, как и для ощущения собственной ценности и идентичности. Позитивные психологи, утверждая, что нужно превратить эти эмоции в положительные, чтобы сделать их адаптивными и ценными, не просто исключают эти эмоции из личной и социальной функциональности, но и лишают их основной политической природы.

Следовательно, позитивные психологи должны признать тот факт, что, когда речь идет об эмоциях, не существует второстепенных персонажей или априорных функциональных или дисфункциональных результатов. Напротив, любая эмоция предоставляет важную информацию о том, как люди строят личные нарративы, относятся к окружающим, ориентируются в социальной среде и справляются с трудностями, давлением и возможностями повседневной жизни. Эмоции также дают важнейшее представление о социальных и политических стимулах, которые движут и побуждают отдельных людей и группы к действиям, мобилизации, сплоченности и изменениям. Таким образом, основная задача состоит в том, чтобы полностью распознать функциональность каждой эмоции и роль, которую любая эмоциональная реакция играет в формировании, поддержании или оспаривании определенных индивидуальных, социальных и культурных динамик в определенных контекстах – например, личная и социальная идентичность, совместные действия, коллективный юмор, взаимное признание, политическое сопротивление, потребление или национальная память – вместо того, чтобы игнорировать некоторые из них, утверждая, что они обладают естественными или присущими им негативными и, следовательно, дисфункциональными или неадекватными свойствами.

Перед лицом этой обоснованной критики некоторые позитивные психологи совсем недавно начали защищать то, что они называют «второй волной позитивной психологии», то есть более деликатный подход к человеческому счастью, который включает в себя более диалектический и комплексный методы относительно характерного для него разделения на позитив и негатив⁶². Тем не менее независимо от того, поможет ли эта попытка реформы привести область к более рефлексивной позиции, тот факт, что подобные утверждения начали появляться даже в ее собственных рядах, свидетельствует о степени, в которой позитивное/негативное разделение прочно укоренилось в позитивной психологии, а также во многих других популярных и профессиональных дискурсах о человеческом счастье, которые опираются на него.

Несмотря на убедительную и многочисленную критику, позитивный эмоциональный дискурс, который фетишизирует счастье, сводит понятие функциональности исключительно к сфере психологии и отождествляет здоровье, успех и самосовершенствование с высоким уровнем позитивности, получил повсеместное признание в науке о счастье. Парадоксальным образом, вместо преодоления предполагаемого негативного уклона традиционной психотерапии, сильное, поляризующее разделение эмоций на положительные и функциональные в противовес отрицательным и дисфункциональным породило новые способы патологизации, то есть новую эмоциональную стратификацию, согласно которой люди, испытывающие негатив, не могут вести полностью здоровую, функциональную жизнь. Избавление от нежелательных воспоминаний, отрицательных чувств и осуждающих самооценок и вместо этого принятие оптимистического отношения к жизни было установлено в качестве эмоционального требования для сохранения субъективного чувства благополучия и самоуважения.

Сохраняйте жизнестойкость и не волнуйтесь

Прежде чем прийти к позитивной психологии, Селигман посвятил большую часть своей научной карьеры изучению концепции «выученной беспомощности». Его статья «Выученная беспомощность», опубликованная в журнале Annual Review of Medicine в 1972 году, и книга «Беспомощность: о депрессии, развитии и смерти», опубликованная в 1975 году, привлекли к себе много внимания и вызвали огромный резонанс. Концепция «выученной беспомощности» показала, как в объективных условиях вынужденного бессилия люди склонны принимать свою ситуацию и нормализовать ее, понимая, что мало что могут сделать для ее изменения. С нашей точки зрения, эта концепция сама по себе интересна и даже могла бы помочь понять механизмы социального воспроизводства и трансформации, в которых чувства бессилия и уязвимости играют решающую роль в применении и распределении власти, в проявлении стратегий принуждения в определенных организациях или в разрядке общественного возмущения путем подмены конформизмом и апатией. Однако Селигман и многие другие психологи, развивающие эту концепцию, выбрали для своих исследований другое направление. Вместо этого Селигмана интересовал весьма специфический вопрос, который мы можем обозначить как дарвиновский: в экспериментальном условии беспомощности некоторые испытуемые отказывались оставаться пассивными и продолжали искать способы, как избежать ситуации бессилия. Селигман (несколько тавтологично) объяснил этот факт психологическими индивидуальными чертами, такими как оптимизм: люди, которые не смиряются с неблагоприятными обстоятельствами, были названы оптимистами, при этом оптимизм был определен как врожденная психологическая способность не поддаваться несчастьям. По мнению Селигмана, некоторые индивиды просто умеют так переосмысливать невзгоды, чтобы не только преодолевать их, но и учиться и расти на них.

Сегодня это принято называть жизнестойкостью. В престижном журнале Harvard Business Review Селигман опубликовал статью «Повышение жизнестойкости», в которой он предлагает яркий пример того, что если она обусловливает успех, то ее отсутствие, безработица и нисходящая мобильность, наоборот, логически являются результатом слабой психики.

18 месяцев назад Дугласа и Уолтера, выпускников программы MBA Пенсильванского университета, уволили из компаний на Уолл-стрит. Оба впали в уныние: стали грустными, вялыми, нерешительными и сильно беспокоились о будущем. Дуглас преодолел это состояние. Через две недели он сказал себе: «Это не я, а экономика переживает не лучшие времена. Я хорош в своем деле, и рынок для моих навыков найдется». Он обновил резюме и разослал его в дюжину нью-йоркских фирм, но всюду ему отказали. Затем он обратился в шесть компаний в родном городе в Огайо и в конце концов получил должность. Уолтер, напротив, погрузился в состояние безысходности: «Меня уволили, потому что я не справляюсь с работой под давлением, – думал он. – Я не создан для финансовой сферы. Экономике потребуются годы, чтобы восстановиться». Даже когда ситуация на рынке улучшается, он не ищет другую работу и в итоге переезжает обратно к родителям.

Дуглас и Уолтер (на самом деле это обобщенные портреты интервьюируемых) стоят на противоположных концах возможных реакций на неудачу. Дугласы во всем мире восстанавливаются после короткого периода неудач, они растут благодаря полученному опыту. Уолтеры проходят путь от грусти, депрессии до парализующего страха перед будущим. Однако неудача – это почти неизбежная часть карьеры, наряду с романтическими неудачами это одна из самых распространенных жизненных травм. Такие люди, как Уолтер, почти наверняка столкнутся с трудностями на рынке труда, и компании с большим количеством подобных сотрудников обречены на тяжелые времена. Именно такие, как Дуглас, поднимаются на вершину, и именно их организации должны нанимать и удерживать, чтобы добиться успеха. Но как определить, кто Уолтер, а кто Дуглас? И могут ли Уолтеры стать Дугласами⁶³?

Ответ на первый вопрос заключается в том, что Дугласы более жизнестойки, чем Уолтеры, то есть Дугласы «поднимаются на вершину», потому что обладают способностью превращать невзгоды в возможности, страдания в личные победы, негатив – в экзистенциальный позитив. По словам Селигмана, мир улыбается тем, кто очень старается и, вопреки всему, улыбается в ответ, и конкурентный, нестабильный и ненадежный мир труда не исключение. Что касается негатива, то еще не все потеряно. Напротив, существует способ использовать его в своих интересах. Хотя позитивные психологи считают негативизм вредным практически в любом начинании, за которое бы ни взялся человек, у этих ученых есть и средство от болезни, которую они помогли создать. В той мере, в какой негативные мысли и эмоции трансформируются в нечто позитивное, то есть в той мере, в какой они могут быть «позитивизированы» и превращены в средство для личностного роста и процветания, негатив может преподать нам положительный, запоминающийся урок.

Позитивная психология утверждает, что жизнестойкие люди процветают, потому что они психологически защищены от чувства потенциального поражения, «быстро приходят в норму и даже за ее пределы», чтобы поддерживать усилия и достигать успеха даже перед лицом несчастья или стресса, и хорошо используют положительные эмоции, преобразовав негатив в позитивные ресурсы преодоления⁶⁴: «Способность двигаться дальше, несмотря на негативные стрессоры, не свидетельствует об удаче этих успешных людей, а демонстрирует концепцию, известную как жизнестойкость»⁶⁵. Согласно Селигману, жизнестойкость была одним из решающих аспектов, отличающих Дугласа от Уолтера: «Дугласы мира восстанавливаются после короткого периода неудач, в течение года растут благодаря полученному опыту. Уолтеры проходят путь от грусти, депрессии до парализующего страха перед будущим». Таким образом, изучение личностных и психологических аспектов, которые заставляют людей сопротивляться и расти благодаря неудачам, откроет позитивным психологам способы превращения Уолтеров в Дугласов. По словам Селигмана, годы научного исследования этой концепции наконец-то помогли позитивным психологам найти психологические ключи для научно обоснованного и точного выполнения этой задачи. «Мы узнали не только как отличить тех, кто будет расти после неудачи, от тех, кто потерпит крах, но и как развивать навыки последних», – продолжает Селигман.