Фанатизм
Шрифт:
А с тех пор как Сеня стал Бородиным, его жизнь стала заметно красивее. Он сознательно стремился к красоте, и она снизошла – на его образ, на лакированные ногти, изящные костюмы, приглаженную прическу, умное выражение лица, обходительные манеры и театральные постановки. Он пытался поставить красивого «Гамлета» – принц был молод и симпатичен, Офелия была молода и симпатична, Клавдий был коварен и симпатичен, Гертруда была печальна и симпатична, солдаты были симпатичны необычайно. Красота для Сени был всем – талантом,
В Горчакове он тоже любил красоту, и, не ожидая спасения целого мира, можно было не сомневаться, что Сеня уже спасен – столько красоты его окружало. Он встречался с самыми красивыми актрисами и дарил им самые красивые букеты.
И если мне становилось тоскливо, или какой-то урод портил настроение в метро, я звонила Сене и настаивала на встрече.
– О, Сонечка, конечно. Забеги ко мне. Забеги. Я до вечера репетирую…
И по тому, как быстро он соглашался, я понимала, что меня Сеня находил достаточно красивой. Глубоко он не копал. За красоту – внешнюю, искусственную, фальшивую, показную, надувную – он легко прощал отсутствие мозгов, таланта, принципов, чувств. Его «Гамлет» выглядел уныло, ходульно, плоско.
Мы поздравили его с премьерой, выпили в кафе, а потом поехали к Ивану – отмечать «по-серьезному». Мы пили, говорили и не смотрели по сторонам, пока Сеня не воскликнул:
– Что это?
Портрет «Тусовщица», стоящий у стены, был распорот. Горчаков отмахнулся. Все вскочили, достали картину, стали разглядывать.
– Кто это сделал?
– Да это она приходила отношения выяснять. Увидела портрет.., – нехотя объяснил Иван.
– И что?
– Сорвалась. Схватила нож на кухне и резанула по картине…
Все это было ужасно неприятно. Словно при нас избили первоклассницу, затоптали клумбу или разрушили замок из песка. Но ведь все намного серьезнее! Она хорошую картину уничтожила…
– Вот идиотка! – выдохнула Ирина.
– Психопатка просто, – согласился Иван. – Обещала мне тут все бензином облить и сжечь.
– И ты спокоен? – Марианна заломила руки. – Если бы такое произошло в галерее, мы обратились бы в милицию, подали бы заявление в суд.
– Да она датая была. Мы не очень легко расстались – ее понять можно. А милиция и так много вопросов задает… не по делу.
– А если, правда, обольет? – спросила я.
– Не думаю.
Премьера отступила на второй план. Неловкость не проходила. У всех было ощущение, что снова не защитили. И это было намного хуже, чем если бы кто-то написал гадость в комментарии на его сайте. Это же материально: была картина – и вот она разорвана…
– Вань, это же серьезно! – сказала о том же Ирина. – Мы с такими делами сталкивались, люди из
мести на все готовы. Может, это и раньше… она была?– Если у нее психика подорвана.., – начал Витька.
– Все, прекратите! – Горчаков отвернул картину к стене. – У Сени сегодня праздник, премьера. Он репетировал, Гамлету трендовую прическу делал, а вы…
Я засмеялась.
– И не говорите, – посетовал Сеня. – Этот Мякишев – неуправляемый какой-то парень. То камзол ему тесен, то панталоны узки!
Стас угрюмо молчал. Марианна подошла к окну, не слушая нашу болтовню. Горчаков откупорил шампанское.
– Эй-эй, давайте! За камзол Гамлета!
После этого вечера было тоскливо. Я позвонила Бусыгину.
– Сергей Сергеевич, что вы делаете? Спите?
– Нет.
– Почему не приезжаете?
– А что случилось?
– Прошла премьера «Гамлета».
– Тогда приеду.
Майор хорошо помнил мой адрес. Я встретила его в прихожей и поцеловала в губы. Не хотелось быть одной.
– Как в театре?
– Все убили всех. Но убили красиво. Сеня Бородин ставил.
– Знаю такого. Был он у меня на допросе. Сказал, что Горчаков открыл ему целый мир настоящей красоты и красивых эмоций.
– Интересно, как он сексом занимается. Наверное, как-то особенно красиво.
– Я спрошу, – заверил Бусыгин.
Мы посмеялись. Майор уже не казался мне склочным старикашкой. Одежду он стаскивал быстро. Хотел меня. Это льстило.
И мы не говорили обо всякой ерунде, на которую смотрели под разным углом зрения и которую измеряли разными линейками, мы вообще не говорили. Ни о любви, ни о красоте, ни о нормальных или ненормальных эмоциях. Мне хотелось забыть все лишние разговоры, все вычурные декорации, все неестественные постановки.
А потом я встала с постели, нашла на кухне остатки вина и допила прямо из бутылки. Было сумрачно, пусто и немо, хотя я была не одна. И было все очень некрасиво, очень. Связь без чувства с немолодым и некрасивым мужчиной была самой некрасивой, самой фальшивой постановкой в моей жизни.
16. ДОПРОС
Представьте, как я удивилась, когда меня снова вызвали в милицию.
К тому времени надоело уже все – особенно разговоры об эпидемии, которая то ли была, то ли ее не было изначально.
– Вы чего это, Сергей Сергеевич, соскучились? – спросила я недоверчиво.
– Тебе зайти надо, – ответил он неожиданно серьезно.
Пришлось отпрашиваться у главного редактора.
Есть сегменты реальности, которые никак не изменяются во времени. Кабинет Бусыгина в этом же виде – с этими же столами, обоями и шторами – существовал и в СССР, и во время перестройки, и после. Ничего не изменилось: шторы не заменили на жалюзи, а шариковые ручки – на гелевые.