Фанатизм

Ситуация оказалась на удивление прозрачной. Мы поцеловались и расстались на том же перекрестке, а оглянувшись я не увидела его среди прохожих.

9. ДИМКА

История личной жизни Димки была довольно мрачной. Когда-то он мне выплевывал ее по слову, и я тогда знала, что больше его слушать некому. Начал он с бесперспективности создания авиаконструкций, которые никогда не будут воплощены в металле, а закончил гневной гомофобией. Дело в том, что его девушка оказалась лесбиянкой. И даже хуже – встречалась с ним, чтобы переломить себя, не переломила, уехала за границу, сделала несколько операций по смене пола и вернулась домой Саней Симоновым. Конечно, на все эти манипуляции денег ей дал отец, потому что в противном случае она угрожала покончить с собой, но после ее успешного перевоплощения у старика стало так плохо с сердцем, что он даже позвал Димку, которого когда-то любил как будущего зятя, попрощаться. Старик, конечно, не умер, но весь ресторанный бизнес передал Сане, и тот, нужно сказать, отлично справлялся.

С тех пор, конечно, перемололось. Но Димкину угрюмость посторонним понять было сложно. Он не только в каждой женщине подозревал лесбиянку, но и вообще перестал доверять людям. Меня он тоже пытался уличить в любви к женщинам, потому что моя линия поведения казалась ему «слишком абстрактной». А я бы сказала – слишком ломаная это была линия.

Потом мы с Димкой сошлись ближе, стали иногда ходить в суши-бар на ланчи и умудрялись за обеденный перерыв высасывать по нескольку алкогольных коктейлей.

В конструкторском бюро у Димки было спокойно, но не очень денежно. И теперь, в снежное, холодное время года, мне хотелось вытащить его куда-то в центр, в уютное и теплое место, где вкусно пахло бы едой, алкоголем и сигаретами. Я позвонила. Он сбросил вызов. Я обиделась.

Он перезвонил часа через два.

– Шеф тут торчал. Устроил нам промывку мозгов. А ты чего?

– Ничего. Скучно.

– В аську бы стукнула.

– Стукнула бы, если бы нам не отключили. Главред объявил войну социальным сетям и мессенджерам.

– О, наш тоже настроен по-боевому. Ты вечером где? Поужинаем? Или к Ивану поедем?

– А он не с той?

– С кем?

– С Илоной?

– С какой Илоной?

– Тусовщица какая-то за папкины деньги. Артемка ее знает.

Димка помолчал, потом отозвался:

– Не, он дома будет. Я по аське спросил. Он в Cети, только статус «депрессия».

«Депрессия» – расхожее словечко. На самом деле те, у кого настоящая депрессия, в он-лайне не висят и по клубам с угашенными телками не вытанцовывают. Их душа этого не приемлет. А если приемлет, значит, депрессия – просто статус в аське для знакомых.

Димка тоже был из институтских друзей Горчакова, как Витек и Стас. Мне хотелось расспросить его о банкротстве Стаса, но по пути я не успела, а у Горчакова мы все были вовлечены в обсуждении эпидемии. В стране была объявлена эпидемия гриппа A(H1N1), телевизор пугал смертельными случаями, на улицах все носили маски, а дизайнеры давали советы по поводу того, как превратить куски марли в изящный и гламурный аксессуар. Многие учреждения закрылись на карантин.

– А ваша редакция закроется? – спросил Димка.

– Нет. Кто-то же должен все это описывать.

Горчаков признался, что тоже купил маску.

– И надену завтра. Раз уж начался этот фильм ужасов, пусть все будет по правилам. У нас сегодня один чел кашлял на работе – все косились, не мутант ли.

– Блин, страшные времена, – кивнул Димка.

Была и приятная новость: Иван получил приглашение на выставку молодых художников в столице.

– Я все еще молодой художник. Даже ботокса не надо, – усмехнулся невесело. – Ну, хоть так. Помнят. Покажусь там. Пообщаюсь.

– А карантин? – спросила я.

– Через две недели это. Может, уже все переболеют к тому времени. Или мутируют.

– С кем поедешь? Я мог бы, если что.., – начал Димка.

Конечно, Димка хотел в компанию. Уверена, что он даже с завода отпросился бы, даже больничный достал бы со страшным свиным диагнозом, даже рискнул бы трястись в поезде на сквозняках, в окружении инфекций и неприятных соседей. И в глазах у него уже такое было – путешествие по небу на ковре-самолете в чудесную страну, не меньше. И все это – с Горчаковым, для него, ради него…

Но Иван взглянул холодно.

– Со Стасиком на машине. Витек, правда, набивался в компанию, но с Витьком мне тяжело. Он же старый холостяк, я с ним еще в институтской общаге нажился! Он посуду со стола убирает раньше, чем доест.

Посмеялись.

– А Стаса жена отпускает? – спросила я.

– Он ее не посвящает, по-моему. От жены ему отдохнуть надо, я так понимаю. А вот тебя, Соня, мы могли бы прихватить…

Димка зыркнул на меня зло.

– Нет-нет, мне работать надо. И Стасу я не очень доверяю.

– Боишься крупных мужчин? – хохотнул Горчаков. – Он как медведь просто – особенно в дубле своем.

– Медведь в дупле, – кивнул Димка. – А машину у него за долги не отняли?

– У него отнимешь!

Недописанной картины нигде не было видно.

– Ты закончил тот портрет? – спросила я все-таки.

– Закончил.

– Подарил?

– Нет. Себе оставил. На память.

– А выставлять что будешь?

– Пока не решил.

Димка совсем завис, не мог реагировать. Только когда мы оказались на улице, я спросила прямо:

– Ну, чего ты? Хотел с ними ехать?

– Хотел. Билеты бы доставал. Картины бы таскал. В зубах бы таскал. Все команды бы выполнял, чтобы хоть чем-то помочь. А так – никакой от меня пользы. Ненавижу Стаса! И спрашивали же меня в милиции, что я о нем знаю! Если бы сказал – сидел бы сейчас Стасик в тюрьме, а жена передачи бы носила.

– А что ты знаешь?

– Так ведь это он пиротехникой занимался, оптом поставлял из Польши, у него все склады хлопушками были забиты.

– Ну, хлопушки…

– Да не только хлопушками! Просто остальное по складам не залеживалось! Потом его из бизнеса выперли, но связи-то остались. Да я уверен, что это он Аванесову грохнул! Теперь к искусству клеится, а у самого жена дома, дети – не понимаю такого! Ладно у меня никого нет. Меня все предали, все! У всех гниль под кожурой! Если бы не Горчаков, я на первой лампочке бы удавился еще после той операции. Только в его картинах и жизнь – свет, чистота, правда. У меня, кроме него, никого нет. А Стас, урод, мне все портит.