Фанатизм
Шрифт:
– Ивану? Нет-нет, – Витек растерялся. – Он же ради него это все… Просто мне нужно знать, кто это!
– Знать, кто любит его больше всех?
– Пойми, что этот чувак уже не с нами! Он сам решает, ни с кем не советуется. Сам определяет угрозу, сам ее устраняет. И мало ли что ему придет в голову!
То есть боялся Витька больше за себя, чем за Горчакова.
– Кто он, по-твоему? – спросил, вглядываясь в меня.
– Или она…
– Ты тоже думаешь, что это Ася?!
– Ася?
–
Ася – студентка философского факультета, по-моему, чаще тусила на выставках современного искусства, чем в клубах, но я не стала спорить.
– А с кем ты еще говорил об этом? – спросила только.
– Ни с кем. Не то что страшно, а как-то непрозрачно все.
– А мне почему доверяешь?
Витька напрягся.
– Не следует?
– Не следует. Я тоже очень его люблю, очень. Может, даже больше всех…
На следующий день приехал Бусыгин – как к себе домой: ужинать и спать. Я удерживалась от вопросов, но он сам рассказал:
– А я ваших дергаю потихоньку, но ничего не надергал. Пырьев, оператор, сказал, что это, скорее всего, ты.
– Супер.
Бусыгин посмотрел долгим взглядом.
– Правда, любишь его?
– Правда.
– Как художника?
– Вы уже спрашивали.
– Почему же не добиваешься?
– А что я смогу ему дать? Секса и так полно повсюду.
Бусыгин очень задумался, насупился.
– Значит, тот, кто любит, должен что-то давать – что-то, кроме своего сердца?
Я села напротив, тоже посмотрела ему в глаза. Посмотрела в глаза этой зиме, этому времени, обстоятельствам, милиции.
– Я люблю его. Но этого мало. Мало моего сердца, мало моих слез. Он необычный человек – ему нужно от жизни не то, что всем, не столько, не просто чужое сердце, чужое тело. А наши чувства – для обычных людей.
– Наши?
– Да, наши с вами. Вы от жизни отстали, Сергей Сергеевич. Любовь – сама по себе безвесна. Он никак не почувствует моей любви, никак она его не согреет…
– Что может дать девушка?
– Это все равно – девушка или парень. Любовь должна сделать его жизнь лучше, украсить, изменить. А моя – ничем ему не поможет.
Он слушал угрюмо, подавленно.
– Значит, ты считаешь, что я ничего тебе не даю?
– Не начинайте, Сергей Сергеевич. Вы снова обидитесь, потом будете мучиться, пока переболит…
– Страшное, подлое, продажное время! – бросил Бусыгин.
– Страшное время для талантливых людей, а для нас – и так сгодится…
И я заплакала. Конечно, тоже мечтала о лучшем, но никто не смог мне помочь. Никто даже не пытался. Уставала – от ожидания, от поиска, от
беспорядочного секса, от порядочного секса – в презервативах и под одеялом, уставала от отчаяния, от тоски, от безысходности, пока не встретила Горчакова. Больше мне не нужно никого искать, не нужно никого ждать, не нужно ни о чем мечтать – он есть, я люблю его, он пишет картины, я могу их видеть. Лучшего для меня не будет. Будут овсяные завтраки по утрам, дороги в метро, статьи, смена времен года, но лучше и чище не будет ничего.Зачем мне секс с ним?
Зачем ему секс со мной?
Секс – это так мало, так мало. Секс может быть и с Бусыгиным.
Майор смотрел на мои слезы так, словно в каждой отражался целый мир, но отражался таким, каким он никогда его не видел – обезображенным, искаженным, безрадостным. Он даже не знал, что этот мир такой. Он думал, что секс что-то значит для меня, а я даже не перехожу на «ты». Никакая связь не может вытеснить любви – обреченной, бессмысленной любви к другому. Течет со слезами и никак не вытечет. И лучше этого не будет для меня ничего.
– Ты же такая юмористка, Соня… Ты же смешная…
А я плачу. Не истерика, просто плачу черными слезами. А потом смогу ужин готовить, вино пить, трахаться.
Бусыгин оделся и ушел. Не выдержал. Хотя ничего такого не случилось. Просто не знал он меня такой.
18. ВНУТРИ КРУГА
«Внутри круга нет опасности», – твердила я себе.
За кругом может быть все: эпидемии, смерчи, смерти, убийства и самоубийства, покушения и расследования, а внутри круга – мы защищены, мы спасены, мы одно целое, мы любим. Наверное, Горчаков рассуждал примерно так же, когда захотел собрать вечеринку. Такие тусы бывали и раньше. Но раньше они меня не пугали.
Все улыбались. Нервно похихикивали. Косились друг на друга как-то странно. Но ничего не обсуждали. Никто ни слова не произнес – ни об Илоне, ни о вызовах в милицию, ни о подозрениях. Это все осталось за кругом.
Горчаков выглядел измотанным – нервным, но сдерживающимся, тормозящим резкие выпады. Я сразу определила, что он огорчен, зол, взвинчен, но пытается это скрыть.
Не было только Аси, которая звонила и обещала зайти позже. Марианна пришла с мужем, прохаживалась между картинами, как в собственной галерее, потягивала белое вино из высокого бокала. Ее муж, Николай, курил и звонил кому-то – никак не в силах оторваться от бизнеса ради встречи с прекрасным.
Вино вообще отлично шло в тот вечер. Постепенно сгущалась пелена дыма. Пришла Ася, за ней – Артемка, толкнул несколько пакетов анаши. Стас заплатил за себя и за Димку. Димка вообще курил много, не отрываясь от стакана…