"Фантастика 2025-92". Компиляция. Книги 1-26
Шрифт:
Народ начал подтягиваться к сцене. Мелькнул шелковый цилиндр, Антигонин растянутый свитер — в углу, за колонной, она что-то оживлённо обсуждала с давешним Жордиком. Девушек-змей заслонил бело-голубой кринолин, и я с ужасом понял, что Екатерина — это Афина, с синими искусственными буклями под треуголкой. Глаза мои метнулись к шелковому цилиндру, и по спине побежали жаркие мурашки: резкий, чуть длинноносый профиль нельзя было спутать ни с каким другим…
Алекс был здесь. Но это был вовсе не Алекс!
Лицо его было выкрашено белой краской. Чёрными провалами, как на черепе, зияли
Фрак был бархатный, бирюзово-малинового оттенка, в белоперчатных руках — любимая трость… Ай да шеф! Ай да сукин сын!.. Нашел-таки способ явиться на вечеринку.
Котова не хватает, — саркастично подумал я, и в этот же миг узрел майора, в хорошем двубортном костюме, при часах и повисшей на руке дорогой девочке по вызову…
Рукоятка пистолета сквозь рубашку показалась тёплой, а тяжесть его немного успокоила нервы. Я даже усмехнулся: наивный. Принял поход в ночной клуб за банальный поход в ночной клуб…
Пальцы сами собой забегали резвее, и от Равеля я нечувствительно перешел к Людвигу Вану, Лунная соната часть третья, забойный ритм мне всегда напоминал об Элвисе.
Саксофонист, узнав мелодию, заизгибался в экстазе, ударник рассыпал щедрые россыпи металлического гороха.
Ладно, соберёмся. Третья часть не будет длится вечно, нужно изобразить еще что-нибудь зажигательное.
И тут барабанщик, словно почуяв моё желание, затянул начальные такты «Каравана» Дюка Эллингтона. Я свистнул от восторга и подхватил. В глазах саксофониста мелькнуло бешеное выражение, он бросил пару пробных пассажей, но главную тему я ему не отдал, обойдётся он без главной темы, самому мало…
Он понимающе кивнул, и мы понеслись. Ударник, клавишник и сакс — как три жеребца в одной упряжке, бия копытом, фыркая огненными ноздрями и подзуживая друг друга молодецким ржанием…
Я перестал замечать, что творится вокруг. Сцена завертелась, огни рампы слились в светящийся круг, а в груди красным цветком распустилось огненнопламенное, уже наполовину забытое, чувство причастности к чему-то большому, грандиозному…
— Я думал, что Кеглевич — это хайп, лажа, — сказал ударник, угощая меня сигаретой.
«Караван» — штука затратная, и мы все вымотались так, что не сговариваясь объявили перерыв. На улице опять шел дождь, и стояли мы, прячась под козырёк того самого чёрного хода, о котором говорил Ахмед…
Находился он в обыкновенном, зассаном кошками и бомжами подъезде сталинской пятиэтажки, на данный момент — выселенной и готовящейся к сносу.
Жадно затягиваясь, я думал о Седьмом Ахмеде. Кроме него никого подозрительного я больше не видел — со сцены открывался прекрасный обзор на публику. Это одновременно и успокаивало, и настораживало.
Откуда взялось прозвище — никто не знал. Покушения на него устраивали раз пять — и
российские спецслужбы, и отечественные, узбекские коллеги. Повезло, как всегда, наёмникам — мне о его ликвидации поведали уже в госпитале… И вот теперь он совершенно не скрываясь, можно сказать, внаглую, ошивается в Петербурге.На что он надеется? На то, что его считают мёртвым? Что в клуб не заглянет никто из его прошлой жизни? Или у него такая железобетонная крыша, что быть узнанным он попросту не боится?..
В любом случае, в городе он неспроста. Не может такого быть, чтобы матёрый террорист, сбежавший в Сирию под крыло Эгила с хорошей должности, имея, по-слухам, не маленькую семью… Не мог он крутиться здесь просто так. Кроме того, для простого охранника он был уже староват.
Надо за ним понаблюдать, — решил я, щелчком отбрасывая бычок в мокрую мусорную кучу на асфальте. Раз он меня не узнал — можно к нему подобраться поближе…
— Ну где тебя носит? — встретила ворчанием Антигона. — Самое интересное пропустишь.
Две девушки, на мой непритязательный взгляд — те самые, что колыхались на танцполе, сейчас извивались на сцене. Одеты они были в чисто символические прозрачные шаровары и крошечные присоски с бахромой на сосках. Аккомпанировал им ситар — такая мандолина с огроменным грифом и миллионом колков. Как с ним управлялся тщедушный парень в восточной рубахе и тюбетейке, я не представляю.
Но посмотреть, в принципе, было на что.
Девушки своими движениями задавали колебательный ритм, ситар подвывал, как кот из ночной подворотни, публика колыхалась в такт движениям девушек. Те словно бы текли. Как вода, как шелковые шарфы на ветру. Тела их, смазанные каким-то маслом, блестели от пота и казались лепестками бледного пламени. Волосы, заплетённые в миллион косичек, создавали концентрические круги…
— Обдолбались все в конец, — Антигона, делая вид, что колыхается вместе с толпой, бурчала строго и неодобрительно. — Тут какую-то дрянь раздают. «Золотая Заря» называется. Гадость редкостная — судя по тому, как они себя ведут.
Ситар вздрогнул, свистнул и взревел уже совсем горестно. Танцовщицы ускорили колебания. На запястьях и щиколотках у них обнаружились крошечные колокольчики, которые начали довольно громко звенеть, когда девушки закружились резкими, ломаными движениями.
Публика вошла в раж. Ближайший ко мне папик лобызал пожилую девушку, скинхед неподалёку — заклёпанную в сталь подружку с причёской бобриком, даже хипстеры посматривали друг на друга сквозь запотевшие очёчки как-то влажно.
Ситар стонал и рыдал, как старый трансвестит на панели. Танцовщицы слились в одно четверорукое, двухордовое существо, напоминая одновременно Шиву-дестроера и куклу-трансформер.
Вокруг нас с Антигоной начиналась оргия.
Народ, не заботясь о гигиене и приличиях, падал на пол, в воздух взмывали ножки, обтянутые чулками и даже джинсами, забелели оголённые ягодицы.
Сделалось душно и жарко, а через плотный сандаловый смог пробился острый будоражащий дух соития и разврата.