"Фантастика 2025-96". Компиляция. Книги 1-24

Она касалась их легко, ненавязчиво, но достаточно, чтобы разжечь огонь. Её движения были медленными, но выверенными, словно каждая пауза, каждый взгляд имели точную цель. Её мастерство не просто дарило наслаждение – а контролировало его.

Но Зеркон не поддавался.

Он позволил ей вести игру, но не вступал в неё. Он следил за каждым её жестом, словно взвешивая, проверяя. Она чувствовала это и понимала, что с ним всё не так, как с остальными.

– Что? – спросила она, наклонив голову, едва уловимо улыбаясь.

– Ты наслаждаешься не людьми, а их желанием, – ответил он спокойно. – Тебе важна не близость, а контроль.

Кристина чуть сузила глаза:

– Это мешает тебе?

Он усмехнулся, но в этом не было восхищения:

– Нет, – сказал он. – Мне интересно, как далеко ты зайдёшь.

Она наклонилась ближе, чувствуя, как в ней просыпается азарт:

– А ты позволишь мне зайти настолько, насколько я хочу?

Он смотрел на неё молча. Его глаза оставались холодными, в них не было покорности, как не было готовности отдать себя под её власть.

Девушка провела кончиками пальцев по его щеке, легко, едва касаясь кожи, затем спустила руку ниже, очерчивая линию его ключиц.

– Разве это не то, чего ты хочешь? – её голос стал тише, мягче, словно она вела его туда, куда хотела.

Зеркон не шевельнулся.

– Ты играешь, но не властвуешь, – произнёс он, не отводя взгляда.

Кристина остановилась:

– Ты уверен?

Она приподняла подбородок, её улыбка стала чуть шире, но на мгновение в ней мелькнуло что—то едва уловимое – напряжение.

Зеркон наклонился к ней, его губы оказались в нескольких сантиметрах от её кожи. Его дыхание обожгло её, но он не двинулся дальше.

– Да, – ответил он.

В этом одном слове было столько силы, что Кристина невольно задержала дыхание. Она вдруг ощутила, что её власть не безгранична. Что её контроль не абсолютен.

Она привыкла, что мужчины теряются рядом с ней. Что даже самые уверенные начинают путаться, начинают делать то, чего она от них хочет. Девушка знала, как дать им иллюзию господства, но оставлять за собой нити управления. Но сейчас эти нити рассыпались.

Зеркон не тянулся к ней. Не пытался взять её, не пытался подчиниться. Он просто был рядом, но его присутствие будто заполняло всё пространство.

Кристина не могла этого понять.

– Ты не такой, как другие, – произнесла она медленно.

Он снова усмехнулся:

– Ты привыкла, что они теряют голову. Но они не принадлежат тебе. Они лишь следуют за образом, который ты создаёшь.

Она сжала губы.

– Ты пытаешься сказать, что я ошибаюсь?

– Я говорю, что ты можешь управлять людьми, но они не будут принадлежать тебе, – произнёс он спокойно. – Ты не владычица, а актриса.

В этот момент она почувствовала, как её внутренний мир дал крошечную трещину. Маленькую, почти незаметную.

Но эта трещина уже не могла исчезнуть.

Позже Зеркон уже сидел в глубоком кожаном кресле, изучая пространство перед собой. В полумраке VIP—зала элитного стриптиз—клуба мерцали отблески разноцветных огней, но свет был приглушён, оставляя фигуры танцующих девушек в ореоле легкой дымки. Музыка текла мягким, гипнотическим ритмом, в котором не было резкости, только плавное, затягивающее течение.

Здесь всё было создано для ощущения желания: аромат дорогих духов, тёплый полусвет, касания шелка, запах тела после сцены, едва уловимый, но впитывающийся в кожу. Женщины двигались красиво, грациозно, их тела рассказывали истории о соблазне и подчинении, о власти, которая передавалась из рук в руки, но не принадлежала никому.

Даша вошла в комнату бесшумно, словно растворилась в этом мерцающем полумраке. Её движения были мягкими, наполненными доведённой до совершенства пластикой. Тонкое платье, обтягивающее её фигуру, казалось, плавно перетекало по телу, подчёркивая каждую линию. Волосы – длинные, шелковистые, спадающие по плечам, взгляд – глубокий, внимательный, но без тени вызова. Она была той, кого мужчины хотели видеть рядом с собой.

– Добрый вечер, – произнесла она. Её голос звучал тихо, но с той мягкостью, которая обещала ласковое подчинение.

Зеркон не ответил сразу. Он наблюдал, как она приближается, плавно, бесшумно, словно кошка, и опускается на колени у его кресла, запрокидывая голову, чтобы он мог её разглядеть.

Она не ждала слов, а пальцами коснулись его запястья. Эти движения были медленными, изучающими, будто она заранее знала, чего он хочет. Даша не смотрела в глаза – лишь время от времени поднимала взгляд, напоминая, что здесь нет границ, нет запретов, нет ничего, что могло бы быть отказано.

Зеркон не отстранился, но и не ответил на её жесты.

– Кто ты? – спросил он, склонив голову.

Даша улыбнулась, наклонилась ближе, так что её губы почти коснулись его шеи.

– Я твоя, – её голос был шелестящим, лёгким, как дыхание.

Он не изменился в лице.

– Это я знаю. Но кто ты на самом деле?

Она на секунду замерла, затем снова улыбнулась.

– Я хочу, чтобы тебе было хорошо.

Зеркон чуть сузил глаза, изучая её.

– Почему?

Даша провела кончиками пальцев по его руке, легко, будто невесомо.

– Потому что ты этого хочешь.

Зеркон резко наклонился вперёд, его пальцы сомкнулись на тонком материале её платья. Одним движением он сорвал его с её плеч, оставляя лишь обнажённую кожу, трепещущую под его взглядом. Даша не сопротивлялась, не протестовала – лишь глубже вдохнула, будто принимая то, что уже неизбежно.

Он развернул её, мягко, но настойчиво, поставил, наклонив лицом к столу. Дыхание девушки стало тягучим, растянутым между тишиной и напряжением, наэлектризованным ожиданием. Его ладони, жёсткие, горячие, скользнули по изгибам её тела, запоминая форму, заполняя собой её пустоту.

Когда он вошёл в неё, она выдохнула его имя, почти беззвучно, но этот звук, наполненный отдачей, подчинением, разлетелся по комнате, становясь частью их ритма.

Движение было размеренным, сначала медленным, исследующим, затем более уверенным, требовательным. Её тело поддавалось каждому толчку, принимая его, отвечая ему. Он ощущал, как она растворяется в нём, но при этом оставалась пустой, податливой, готовой стать тем, кем её захотят видеть.

Её стоны становились громче, смешиваясь с его тяжёлым дыханием. Волны наслаждения накрывали их, звуча последней, полной симфонией, в которой не было ни борьбы, ни игры – только абсолютное принятие, граничащее с забвением.