Фантастика. Журнал "Парус" [компиляция]

— Давай разберемся, — сказал я, — Белый рыцарь — самый сильный, Желтый — авантюрист, шулер, Голубой — соня, лентяй, Синий — самый быстрый, Красный — самоучка, любитель шарад и головоломок, Фиолетовый — самый хитрый и ловкий.

Я посмотрел в сторону вулкана. «Самый сильный» вместе с «Шулером» работали на стройке. «Лентяй» спал, как ему и полагается. «Самый быстрый», подтверждая характеристику, вел армию. Что поделывает «Любитель головоломок»? Не он ли на досуге собирает из старых атомных бомб новые? Кто опаснее: он или «Самая ловкая и хитрая»?

— Ты рассказал мне много нового и интересного, — внезапно севший голос выдал мою растерянность. — Мне есть над чем подумать.

На лестнице раздались шаги Имма.

— Матвей! — человек-тхел замер при виде незнакомца. Что-то в выражении моего лица заставило Имма положить руку на кинжал. Духи-телохранители сдвинулись с места.

— Спокойно! — крикнул я. — Кого вы все испугались?

Имм убрал руку с кинжала.

— У тебя очень грустное лицо, Матвей, — сказал он. — Этот человек тебя чем-то расстроил?

— Меня все расстраивают! Меня все расстраивает!

— Но я принес хорошую новость. Ты не одинок. К острову подошел корабль с друзьями. Среди них Эль, Матвей.

Оборотни, подумал я. Вот они, друзья. Хорошая девушка Эль. Красивая, смелая, сильная. Как может хороший парень Матвей отказать такой девушке, вдобавок — своей спасительнице?

Во мне поднялась волна злости. На себя, на свое задание… В далеком далеке есть очень серьезные земляне из СБ и прочих организаций. Они сидят и ждут результата. Им очень интересно, что произойдет с подопытным кроликом по кличке Матвей.

В чем причина идиотской ситуации? В моей глупости и в неумении ориентироваться? А может, в склонности ответственных лиц Земли к перестраховке? Подумать только!

— Уйдите все, — сказал я. — Уйдите прочь! Убирайтесь!!!

Очевидно, я произнес это очень выразительно. Имм и Минка чуть ли не побежали к двери. Реакция Минки закономерна, но если уж Имм струхнул…

«Сегодняшняя радость завтра станет горем», — говорит Имм. Наступило завтра. А ведь будет еще послезавтра, для миллионов таикцев и для тех землян, которые прибудут на Таик. Получается, что я должен умыть руки: пусть специалисты распутывают узлы, растаскивают по углам дерущихся. Но кто из землян самый крупный специалист по Тайку? Кто?

Я сосредоточил в своих руках огромную силу. Тысячи могучих духов плюс достижения земной науки. Я не должен никого бояться, не должен ни на кого оглядываться. Я не имею права звать своих друзей в гнездо с разбуженными змеями. Но кто дал мне право в одиночку, на свое усмотрение, перекраивать судьбу чужой планеты?

В кармане моего плаща лежал передатчик, символ власти на Тайке и символ ответственности перед Землей. Могу вызвать духов и заставить их действовать так, как считаю нужным. Могу вызвать Базу и скромно отчитаться о выполнении задания. Я попытался вытащить передатчик, но не смог. Он весил слишком много, столько же, сколько весил Таик. ЧТО МНЕ ДЕЛАТЬ?

На лестнице раздались звуки шагов. Кто это может быть? Оборотни? Эль?

Я вздохнул и достал передатчик…

Рисунки Валерия РУЛЬКОВА

Михаил Перфильев Сын

Рассказ

В квартире было темно и тихо. Не зажигая света. Максим постоял, как перед спуском в пещеру, потом прошел на кухню и выложил на стол кусок изрядно засохшего сыра, пачку пельменей, бутылку молока, хлеб. Есть не хотелось. Вздохнув, он спрятал хлеб в пакет, отхлебнул молока прямо из горлышка и пошел в свою комнату. В темноте споткнулся о ковер, но тут же нащупал кресло и, усаживаясь, включил магнитофон. Понесся захлебывающийся плач младенца.

Сколько было споров вокруг этого магнитофона. Максим доказывал, что магнитофон ему нужен не для того, чтобы слушать «Дип перил», а для записи голоса своего первого, своего единственного… Ирка резонно возражала, что для этого не нужен «Шарп» или «Сони», а хватит какой-нибудь «Ноты». Сошлись на кассетной «Весне», благо, она была и не очень дорогой (долгов месяца на три), и не очень большой (как две Максимовых ладони). Магнитофон принесли домой, и уже через полчаса сквозь прутья кроватки просунул свой нос микрофон. Восьмимесячный Сережка больше получаса исправно агукал и лишь под конец почему-то разревелся.

А через неделю сын заболел. Усатая врачиха длинными желтыми пальцами простукала малышу грудь, заглянула в горлышко и объявила, что воспаление легких дома не лечат, надо ложиться в больницу.

В такси Сережка проснулся и начал капризничать. Ирке пришлось сесть поближе к окошку и посадить малыша на колени. Тогда Сережка восхищенно зачмокал соской и попытался схватить рукой проезжавший мимо автобус. С переднего сиденья Максим грустно оглядывался на своих любимых: первое расставание и сразу на месяц.

Машина проскочила под автомобильной эстакадой. Что произошло дальше, Максим понять не успел. Его швырнуло вперед, и в ту же секунду крыша кабины пребольно ударила по макушке.

Дверца резко распахнулась, Максим, не охнув, выкатился на асфальт, вскочил, поднялся на ноги, но, обернувшись назад, застыл, парализованный ужасом.

В ограждении эстакады, словно вырванная гигантскими клещами, зияла рваная дыра, и кусок перил повис на арматурине. Рефрижератор, пробивший эту дыру, обрушился сюда, вниз, развалился поперек дороги, искореженным углом ущемив под собой такси.

…Нет, с ума он не сошел. Похоронил своих и пошел на работу. И даже сидел с сослуживцами в курилке, когда они спорили о футболе. Ездил в командировки. Но только вечером, погасив свет и усевшись около магнитофона, Максим оживал. Он перематывал пленку к началу, включал, и Сережка, как живой, агукал и плакал в течение часа…

…Сережка на руках. Они стоят на набережной под крикливыми чайками, которых кормит хлебом какая-то бабка. Размеренно покачивается у пирса буксир, натягивает короткие причальные канаты. От избытка чувств Сережка крепко хватает его за нос, Максиму больно, но он только смеется…

Звонок рассек тишину. С трудом очнувшись, Максим пошел открывать. В дверях стоял Фрол Саввич Кострюков, сосед по лестничной площадке, полковник в отставке.

— Привет, огрызок жизни! — загремел он, обдавая Максима кислым хмельным духом. — Вернулся, бродяга? — Но тут до слуха его донесся детский плач, и Кострюков, кажется, протрезвел. — Опять ты за свое, Максим? — сказал он укоризненно. — После каждой командировки себя изводишь. Можно ли так?

— Перестань, Фрол Саввич, — глухо сказал Максим. — Что ты хотел?